Берлинский акцент: Андрей Плахов
«Берлинский акцент» — так называется новая рубрика, раздел сайта, в котором мы будет говорить о Берлине и берлинцах. И не только, но по преимуществу.
В рубрике будет и сквозное, с общими для всех вопросами, интервью с русскоязычными берлинцами, которые порассуждают о городе и о себе. Сегодня еще один наш собеседник ответит на наши вопросы.
Читайте также: Берлинский акцент: Сергей Невский
Андрей Плахов
Кинокритик, фестивальный куратор, почетный президент FIPRESCI (Международной Федерации кинопрессы).
Давно вы в Берлине? Как здесь оказались? Что связывает вас с ним? Что нравится здесь, что нет? Чего не хватает? В Берлине лучше, чем в других столицах мира? Главные воспоминания, связанные с Берлином. Расскажите какую-то историю. А можно и не одну.
Последние годы я большую часть времени жил в Европе – прежде всего в Греции, как корреспондент газеты «Коммерсантъ». В нынешнем году мы с женой переместились в Берлин. С этим городом меня связывают давние отношения. И я с первого взгляда полюбил его за человеческий масштаб, удобство коммуникаций, демократичную атмосферу, отсутствие показной роскоши. Да, для жизни он явно выигрывает в сравнении с Лондоном, Парижем или Римом – при всем прекрасном, что есть в этих городах. Красота Берлина не столь блистательна, но в нем есть та положительная энергия, которая помогает жить.
Надо учитывать, что моя любовь к Берлину возникла, когда он еще был разделен стеной. И говоря «Берлин», я вижу и подразумеваю в первую очередь Западный. Именно сюда я попал и сразу понял: это «мой» город. Хотя раны войны были видны даже здесь. Прекрасные фасады в стиле «модерн» чередовались с унылыми бетонными коробками, наспех вставленными в черные дыры, образовавшиеся на улицах после налетов авиации. И все равно этот город с его бурлящей ночной жизнью, буйством молодежных субкультур казался чудесным.
Его символами были знак Mercedes, красующийся над крышей торгового комплекса «Европа-центр», и магазин KaDeWe с его шикарным дизайном и гастрономическим раем на шестом этаже. Оба были предметами вожделения и зависти жителей восточного Берлина. Хотя его западный сосед обитал за Стеной, без свободного общения с природой, фактически в гетто, это был веселый, богемный, счастливый город – несмотря ни на что. В нем совсем не пахло пролетариатом: ему, в отсутствии индустрии, тут делать было решительно нечего. Зато полно ресторанов, кабаре, баров, а в составе населения – альтернативных молодых мужчин, перебравшихся в этот экстерриториальный анклав из Западной Германии, чтобы не служить в армии.
Поводом моего тесного знакомства с Берлином стал кинофестиваль. Первый раз я приехал на него в 1987 году – на заре перестройки. Тот Берлинале почти целиком прошел под знаком открытия СССР, а фестиваль включил в конкурс сразу два еще недавно «полочных» фильма – «Тему» Глеба Панфилова и «Скорбное бесчувствие» Александра Сокурова. А я как раз возглавлял Конфликтную комиссию, снимавшую с полки запрещенные советской цензурой фильмы. То, что «мы в фокусе», я ощутил на себе, поскольку приехал в первый день фестиваля, а остальная наша делегация – только на его вторую половину. На меня накинулись журналисты буквально всего мира – газеты, радио, телевидение: что происходит в России, куда движется кино, что думают и хотят молодые режиссеры? За десять дней мне пришлось дать не меньше тридцати интервью. Потом приехал Элем Климов, состоялась его знаменитая встреча с «крестным отцом» голливудской киноиндустрии Джеком Валенти.
Берлин назвали «Рейкьявиком кинематографа» – поскольку в исландской столице незадолго до этого прошла советско-американская политическая встреча на высшем уровне.
«Тема» завоевала главный приз Берлинале; это был второй – и последний на сегодняшний день – «Золотой медведь» российского кино (первый еще до перестройки получила Лариса Шепитько за фильм «Восхождение»). Награду обмывали всей делегацией, перебираясь из одного берлинского бара в другой. За нами ходила пара израильских журналистов – муж и жена, Дэн и Эдна Файнару, они поздравляли, очень хотели пообщаться с Климовым и Панфиловым. Тогда с Израилем не было дипломатических отношений, и Климов не рискнул чокаться бокалами с представителями «вражеского государства» под прицелом фотокамер. Он предложил каждому чокнуться с призовой статуэткой медведя, стоявшей на нашем столе. Гулянка была такой долгой и бурной, что «Золотого медведя» потеряли. На следующий день его вернул честный немец – хозяин одного из баров.
В те уже далекие годы я начал общаться с тогдашним директором Берлинале Морицем де Хаделном и с руководителями Форума молодого кино – знатными берлинцами Ульрихом и Эрикой Грегор. Мы встречаемся до сих пор, и нам есть что вспомнить.
Однажды после окончания Берлинале (это был, видимо, 1988‑й год) вместе с грузинским режиссером Отаром Иоселиани, жившим в то время в Западном Берлине, мы зашли в Музей Стены. Там были собраны сотни свидетельств изобретательности и мужества восточных берлинцев. Они пробирались в западную часть города пол пулями гэдээровских пограничников – вплавь по реке, по вырытым в земле тоннелям, на каких-то самодельных летательных устройствах по воздуху. Одни погибали, другие прорывались. Некий безвестный гений сконструировал и собрал своими руками открытый автомобиль, на несколько сантиметров ниже фабричного, подъехал к пограничному шлагбауму, разогнался, пригнулся – и пролетел под ним! Погранцы раскрыли рты от изумления и не успели среагировать.
Это тем более впечатляло, что я неоднократно пересекал знаменитый Чекпойнт Чарли в машине собкора «Правды» – и нас никто не останавливал. И видел, как при въезде в западную часть разительно преображалась картинка города. Казалось, даже погода волшебно менялась: серое небо прояснялось, лужи от дождя тут же высыхали; как образно выразился мой коллега кинокритик Виктор Демин, «ты попадаешь из черно-белого в цветное кино». Я стал говорить Отару, как ужасно это разделение города и как страдают люди. Но он не отличался сентиментальностью и обрезал меня: «Да это счастье, что Стена существует. Не дай бог рухнет, сюда такое хлынет…»
И хлынуло.
Осенью 1989-го меня пригласили в Берлин. Я возглавлял жюри, которое должно было определить номинантов на «Феликс» – только что возникший Приз европейского кино, амбициозно пытавшийся конкурировать с «Оскаром». Призы присуждались Европейской киноакадемией, недавно организованной в Берлине. Жюри состояло из пяти человек, среди них Вера Хитилова, одна из главных режиссеров чешской «новой волны», и Йорн Доннер, матерый финн, в прошлом соратник Ингмара Бергмана и автор книги о нем. Жена Доннера в Хельсинки вот-вот должна была родить, и он из-за этого нервничал. Нас каждое утро сажали в крошечный кинозал в подвальчике и показывали по три, а иногда даже четыре фильма в день – так в течение двух недель: далеко не все из них были прекрасны.
Это оказалось бы совсем депрессивно, если бы не два юных «ангела» – Штефан и Кристина: в перерывах они приносили нам суши, делали коктейль Bloody Mary, а потом по настоянию Доннера стали наливать виски вконец одуревшему жюри прямо во время просмотров. Мне было проще, я бывал на фестивалях и многие картины видел раньше – и потому мог что-то пропустить из показов, выскочить на улицу, прогуляться. Вера как-то присоединилась ко мне, ей очень надо было сбегать в магазин за каким-то платьем, и она попросила меня рассказать о пропущенном фильме. Но в целом мы были добросовестны и от клаустрофобии подвала спасались юмором. После нескольких картин, напичканных сексом, в шутку ввели номинации: «best fuck» и «best suck».
Самое удивительное, что вполне конкурентоспособной в этой области оказалась советская картина – та самая «Маленькая Вера», которую за месяц до этого критики наградили в Венеции. Наше жюри номинировало ее в шести категориях, включая «лучший фильм»; в итоге она была награждена за сценарий Марии Хмелик.
И вот в разгар наших берлинских бдений донеслась весть: после визита Горбачева и кризиса, разразившегося в руководстве ГДР, восточные берлинцы штурмуют границу, Стена рушится на глазах всего мира. Члены жюри заявили, что делают перерыв в работе и завтра выезжают в Восточный Берлин. Не поехали только мы с Верой; наши западные коллеги никак не могли этого понять, а причина была проста: мы как граждане соцстран рисковали не вернуться обратно, ведь гэдээровские пограничники еще не имели новых инструкций на этот счет. Вечером мы слушали возбужденные рассказы Доннера, и как раз в этот день его жена родила, так что у нас было сразу два повода напиться. А когда закончили выбор номинантов, Стена уже открылась, и мы с Верой гуляли у Бранденбургских ворот, пили бесплатный глинтвейн, который всем предлагали, мне подарили майку с изображением Горбачева в образе Бэтмена, спасающего город, и принтом GorBatShow.
Объединив два мира, блистательно завершив эксперимент века, Берлин стал самым современным, самым модным мегаполисом в самом сердце Европы. И я вместе со всеми стал открывать Восточный Берлин и район Потсдамер Плац, куда в 2000 году переехал Берлинале. 
В этом районе, на площади, получившей имя Марлен Дитрих, был выстроен футуристический город – своего рода киноманское гетто. Sony-center по вечерам освещался синим, а отель Hayatt и Stella Musical Theatre, который на время фестиваля превращался в Берлинале-Палас и где проходили официальные показы – красным неоновым нереальным цветом. Сегодня все это выглядит привычно и даже буднично, но двадцать лет назад поражало воображение. По этой декорации страшновато было передвигаться: некоторые поначалу боялись заходить в лифт «без пола». Несколько завсегдатаев фестиваля даже пали жертвами этой иллюзии, разбив себе лбы о прозрачные стены и невидимые ступеньки лестниц. Однако поругав пороки современной архитектуры, фестивальная общественность признала, что перемены в итоге к лучшему.
Где вы живете в городе? А где бываете? Ваши любимые места Берлина. А нелюбимые? Типичный берлинец, существует ли такой и кто он? Берлин меняется, это к лучшему – или стало хуже? А что бы вы хотели изменить, будь на то ваша воля?
Я живу в Шенеберге, в той его северной части, что совсем недалеко от Курфюрстендам. Мой район – Ноллендорф Плац и Винтерфельд Плац, где дважды в неделю разворачивается большой рынок. Рядом – Гольцштрассе, где находится мое любимое кафе «Винтерфельд Шоколаден», эта улица переходит в Акациенштрассе, там есть отличная кофейня «Double Eye», они – европейские чемпионы по приготовлению латте. В фильме Вима Вендерса «Небо над Берлином» один из ангелов, спустившихся на землю, спрашивает: «Это еще Гольцштрассе или Акациен?». Недалеко – самая красивая площадь Берлина Виктория Луиза Плац. Идеальный район: живой, не скучный, богемный, но при этом безопасный и довольно чистый.
В свое время здесь, на углу Моцштрассе и Айзенахерштрассе, был центр гейской субкультуры и ее борьбы за признание, тут жил Манфред Зальцгебер, создавший в рамках Берлинале программу Панорама и премию Teddy Bear лучшим фильмам о сексменьшинствах. Сейчас это скорее «музей боевой славы»: вокруг культового бара Tom’s Bar и отеля Gunia (когда-то в нем останавливались приезжавшие на Берлинале молодые Педро Альмодовар и Тильда Суинтон) ходят пары пожилых мужчин, нежно держатся за руки. Бойцы вспоминали минувшие дни…
Этот район – мультикультурный в хорошем смысле слова. Здесь на каждом шагу индийский, вьетнамский, корейский, мексиканский, греческий, иранский или марокканский ресторан, про итальянские молчу, это само собой.
Конечно, прибытие большого количества мигрантов, включая новейшую волну из Украины и России, делает жизнь более напряженной, и отлаженный немецкий социальный механизм не всегда с этим справляется. Но Берлин – один из редких мегаполисов, где чаша еще не переполнилась, где пока выдерживается баланс «буржуазного» городского комфорта и бурлящей атмосферы многонационального Вавилона. И сегодняшний «типичный берлинец» – это не музейный законсервировавшийся немец эпохи «интеллектуального сопротивления», а, возможно, торгующий овощами китаец, или турок, работающий в часовой мастерской, или студентка из Харькова, которая изучает в Берлине политологию.
Я бы не хотел ничего менять в этом городе – и потому, что не имею на это никакого права, и потому, что это бессмысленно. Чаще всего мы связываем подсознательное желание перемен с возвращением – в той или иной форме – к прошлому, которое сами идеализируем. Но, помня о прошлом, надо жить настоящим и смотреть в будущее.
Что такое «Русский Берлин»? Существует ли он сегодня? Существует ли в Берлине особого рода культура, связанная с русским языком или русской историей? Если да, что так вы к ней относитесь и что можете о ней сказать? Связывает ли берлинцев, говорящих по-русски, язык? Есть ли в Берлине культурная среда, связанная русским языком? Если да, то кого из ее берлинских фронтменов вы бы назвали? Можно в виде рейтинга. Чем вы занимаетесь, расскажите что-нибудь о ваших работе, проектах, творчестве.
«Русский Берлин» находится прямо в моем районе. Неподалеку жил Набоков, а соседний Шарлоттенбург называли в свое время Шарлоттенградом. 
Русскую речь и сегодня здесь слышишь на каждом шагу, и не только от русских. Есть ли русская культурная среда? Несомненно, она должна сейчас расширяться, ведь понаехало столько значимых, ярких людей. На виду сегодня, конечно, политологи и оппозиционные политические журналисты. Но не только. Могу назвать нескольких из близкой мне сферы художественной критики – тех, кто поселись в Берлине, иногда совсем рядом: Анна Наринская, Роман Должанский, Марина Давыдова, Андрей Архангельский…Но этой среде еще предстоит ощутить себя истинно берлинской. Пока что многие из недавно приехавших находятся в стрессе от суммы дезориентирующих факторов: война, эмиграция, чувство вины за поражение либеральной идеи в России, пресс обвинений, под которые попала русская культура…
Встречаясь, мы постоянно говорим об этом, обсуждаем и с теми, кого можно назвать берлинскими эмигрантами со стажем – с моим непосредственным соседом художником Вадимом Захаровым, писателем Владимиром Сорокиным, режиссером Сергеем Лозницей, сценаристом Ильей Цофиным, киноведом Артемом Деменком, фестивальным куратором Светланой Слапке, журналисткой Светланой Березницкой, фотохудожниками Борисом Михайловым и Владимиром Сычевым, кинооператором Сергеем Юриздицким.
В клубе «Панда» многие русские пришли на вечер памяти художника-карикатуриcта Вячеслава Сысоева, который вел Юрий Векслер. Многих соотечественников я встретил на вернисаже художника Андрея Красулина. Регулярно встречаемся в центре Еврейской общины на Фазаненштрассе. Там в рамках проекта «Импульс», который курирует Светлана Агроник, проводится цикл вечеров-встреч «Путешествие как путь к самопознанию». Их модерирует Александр Смолянский; его гостями были Людмила Улицкая, Ольга Романова, Марат Гельман, Андрей Хржановский – все теперь постоянные (или почти постоянные) берлинские жители.
Я сам выступаю на этой и на других площадках. Рассказываю про кино, тоже переживающее сегодня сложный момент. Представлял свою книгу о Лукино Висконти – великом режиссере-антифашисте, чей гражданский и художественный опыт сегодня чрезвычайно актуален. От депрессии и проблем спасаюсь работой – пишу две новые книги: о Жаке Деми, еще одном моем любимом режиссере, и другую, связанную с Андреем Тарковским; кстати, он тоже приобрел некоторую часть своего эмигрантского стажа в Берлине. Но не полюбил этот город. Я же чувствую себя здесь хорошо – насколько вообще возможно применять это слово в наши дни.
Читайте также:
- Берлинский акцент: Григорий Аросев
- Берлинский акцент: Нуне Барсегян
- Берлинский акцент: Григорий Кофман
Читайте также:
Обсуждение
Самые последние новости
