Берлинский акцент: Сергей Невский
«Берлинский акцент» — так называется новая рубрика, раздел сайта, в котором мы будет говорить о Берлине и берлинцах. И не только, но по преимуществу.
В рубрике будет и сквозное интервью с русскоязычными берлинцами, которые порассуждают о городе и о себе. Этот формат был начат на днях с интервью, которые мы взяли у писателя и журналиста Григория Аросева, писателя и психолога Нуне Барсегян, композитора Бориса Филановского. Сегодня еще один наш собеседник ответит на те же вопросы.
Сергей Невский
Композитор, лауреат Kunstpreis Berlin 2014 года.
Давно вы в Берлине? Как здесь оказались?
Я переехал сюда из Дрездена в августе 1994 года, учиться композиции в Университете искусств у Фридриха Гольдмана. Сначала поселился во Фридрихсхайне, где всюду стоял запах собачьего дерьма, которое тогда никто не убирал, кругом были сквоты, раз в неделю случались битвы анархистов с полицией. Больше там ничего не было. Я ездил учиться в Университет искусств, в район Цоо, который тогда выглядел просто как другая страна. Чтобы вы поняли: я застал времена, когда двери С‑бана можно было открыть руками и люди прыгали на платформу на ходу. Потом скинхеды начали массово выкидывать людей из поездов на большой скорости, и двери в вагонах заблокировали. Я еще застал все знаковые символы Берлина 90‑х: расцвет культуры рейвов, огромные вечеринки на заброшенных складах, нелегальные бары и кинопоказы на крышах. Но в 90‑е я в основном учился, и всю эту сцену открыл для себя уже в нулевых.
Что связывает вас с ним? Что нравится здесь, что нет? Чего не хватает? В Берлине лучше, чем в других столицах мира?
Связывает работа, три десятилетия жизни и множество друзей, половина из которых правда уехала в более богатые регионы и страны, не выдержав неопределенности фрилансерской жизни. Мне тоже кажется, что Берлин хорош для молодости и тусовок, и иногда чувствую себя тут как ребенок, которого родители забыли забрать из детского сада. Многое бесит. С другой стороны, в моменты, когда ты завален работой и видишь только смену времен года из окна, уже не так важно, где ты живешь, наверное.
Где вы живете в городе? А где бываете? Ваши любимые места Берлина. А нелюбимые?
Живу я больше 20 лет в районе Пренцлауэр Берг, который кажется мне идеальным, до этого жил в Митте, Фридрихсхайне, Моабите, Шарлоттенбурге и даже Целендорфе. Самым крутым из моих берлинских адресов думаю, был Alte Schönhauser Straße в Митте, недалеко от Хакешер Маркт, где я жил с 1999-го по 2001 год в маленькой квартирке с туалетом на лестнице. Этажом ниже, в квартире моего друга Александра был нелегальный бар, в фасадной части дома — настоящий интеллектуальный салон, там же рядом жили университетский профессор, таксист, учительница русского, бывшая проститутка и бывшая танцовщица из Фридрихштадтпаласта, у которой был цветочный магазин. Я очень подружился с моими соседями, мы до сих пор регулярно встречаемся в пивной «у Гитти» на Янновиц Брюке. Самым симпатичным районом для жизни в городе мне кажется берег Ландверканала, на границе Кройцберга и Нойкельна. Правда, это не только мне так кажется и сейчас там практически невозможно найти жилье.
Ну а самые крутые места в городе, где я люблю бывать – это, наверное, две заброшки: конгресс-центр ICC, огромная бруталистская махина, построенная напротив Messe Nord в 1979 году. В этом году мне случилось там репетировать с оркестром, и я был совершенно потрясен этой космической архитектурой. 
Такое же потрясение у меня вызывает и дом Восточно-берлинского радио, построенный в начале 50‑х на Налепаштрассе на заросшем берегу Шпрее в Кёпенике.
Оба эти здания, как мне кажется, очень точно впитали дух времени и места.
Я могу вспомнить какие-то отдельные моменты счастья, например, как я лежу в шезлонге на балконе клуба Мария ам Остбанхоф – был такой старый конструктивистский дом, который снесли в нулевых, и вижу, как над Шпрее под техно-музыку восходит солнце. Или как ночью играю в мини-гольф на крыше сквота на Кастаниен-аллее.
Главные воспоминания, связанные с Берлином. Расскажите какую-то историю. А можно и не одну.
Слушайте, я не могу вспомнить историю. Я могу вспомнить какие-то отдельные моменты счастья, например, как я лежу в шезлонге на балконе клуба Мария ам Остбанхоф – был такой старый конструктивистский дом, который снесли в нулевых, и вижу, как над Шпрее под техно-музыку восходит солнце. Или как ночью играю в мини-гольф на крыше сквота на Кастаниен-аллее. Или как я в районе 2000-го года каждую неделю хожу на импровизационные концерты в маленькие клубы или даже в квартиру к моим друзьям Кристофу и Борису, там был очень длинный коридор, в одном конце коридора стояла арфа в другом – синтезатор, между ними сидело человек 20 публики, и тогда это было очень острым музыкальным переживанием. Таких переживаний было очень много, но потом часть моих друзей уехала из города, да и я сам стал больше ездить, и теперь моменты счастья обычно уже не связаны с Берлином. Правда, совсем недавно я оказался на одной чудесной крыше в Митте прямо над Вайнбергпарком, и, слушая музыку и говоря с людьми подумал, что иногда такие вот моменты могут и повторяться.
Типичный берлинец, существует ли такой и кто он? (Можно на примере реального человека с именем и фамилией)
Дезире Ник, наверное. Мало кто так очаровательно говорит на берлинериш и мало кто так шутит с берлинской прямотой и шармом. Нина Хаген. Мой друг, композитор и техно-музыкант Пауль Фрик. Из старших — Хайнер Мюллер, Мартин Вуттке, Франк Касторф, вообще, многие восточноберлинские интеллектуалы 80-х-90х годов, такие как Томас Браш, Айнар Шлееф или мой учитель композиции Фридрих Гольдман. Это особый слой людей, непохожий на интеллектуалов позднего СССР. Вы, наверное, знаете, что в 80‑е у членов Восточно-берлинской Академии искусств был открыт выезд на запад, они обычно переходили границу на Фридрихштрассе, садились на С‑Бан, ехали до Цоо, заходили там в знаменитый книжный магазин Heinrich Heine Buchhandlung, покупали там всю запрещенную в ГДР литературу и ехали назад в свой Пренцлауэр Берг философствовать на фоне кафельной печки. Вот эти люди в каком-то смысле были моими учителями у них очень открытый и очень безжалостный взгляд на мир.
Берлин меняется, это к лучшему – или стало хуже? А что бы вы хотели изменить, будь на то ваша воля?
К лучшему, к лучшему. Когда я сюда переехал, то город был все еще изранен войной и разделением, все было серое, на стенах следы пуль, у города были колоссальные долги, очень высокая безработица (порядка 20 процентов). Настроение резко изменилось с появлением лоукостеров в районе 2000‑х, сначала появились пьяные британцы, покупавшие сюда билет на выходные по цене пинты в лондонском пабе и живописно валявшиеся на тротуаре Симон-Дах-Штрассе в понедельник утром. Потом подтянулась творческая интеллигенция Тель-Авива, Парижа и Нью-Йорка, оценившая низкую аренду и плотность культурной и клубной жизни. Потом приехали русские айтишники, сирийские и украинские беженцы, в общем, все те, кто бежал от войны. От нескольких войн, если быть точным.
Изменить хотел бы (как и все) городскую бюрократию, доступность присутственных мест. После Москвы, где любую бумажку делают с улыбкой за 15 минут, а паспорт за неделю, Берлин, с его «терминов нет, и следующие два месяца и не будет» многим кажется немного непонятным, – действительно, почему бы в столице четвертой экономики мира не открыть еще один паспортный стол? Корни этой проблемы лежат, как мне кажется, в крайне ошибочной реформе городского самоуправления, случившейся 20 лет назад, когда число районов в Берлине сократили с 23‑х до 15-ти, породив причудливых мутантов вроде «Фридрихсхайн-Кройцберг». Количество районных ратуш и их сотрудников уменьшилось, а население за 20 лет выросло почти на четверть.
В городе сосуществуют несколько волн эмиграций, это абсолютно разные слои, никак не связанные друг с другом, их, кроме языка, ничего не объединяет.
Что такое «Русский Берлин»? Существует ли он сегодня?
Сейчас в городе сосуществуют несколько волн эмиграций, это абсолютно разные слои, никак не связанные друг с другом, их, кроме языка, ничего не объединяет. Если вы сравните человека уехавшего в начале 90‑х по немецкой или еврейской линии и сегодняшнего айтишника или режиссерку из Москвы или Петербурга – это будут люди просто с разных планет, их опыт ни в чем не пересекается и даже словарь у них другой. Скорость карьер в России долгое время была несопоставима с немецкой, это давало людям совершенно другую самооценку, но при этом жизнь в Германии требовала и требует куда большего осознания и рефлексии множества вопросов, которые в России и до войны вытеснялись, а сейчас просто объявлены вне закона: от экологической повестки до прав меньшинств и понимания важности уважения чужого мнения, участия в политике, важности демократических институций.
Существует ли в Берлине особого рода культура, связанная с русским языком или русской историей? Если да, что так вы к ней относитесь и что можете о ней сказать?
Мне кажется, берлинцы хорошо знают и чувствуют все, что происходило здесь в русской культуре 20‑х, они знают Татлина и Пуни, Шкловского и Цветаеву, Набокова, конечно. Все, что происходило тут в русскоязычной среде, начиная с 90‑х, боюсь, не очень воспринимается как явление культуры, если почитать прессу, то видно, что у берлинцев есть некоторое общее размытое представление о русских, как о таком попсовом явлении, где-то между рейвом, адскими супермаркетами с матрешками и тараканьими бегами. Но я думаю, что присутствие серьезных фигур, которые в последний года война выгнала из России (как это сделала сто лет назад революция) изменит фокус восприятия. Если образованная берлинская публика сегодня идет на спектакли Чернякова, Кулябина, Серебренникова или Марины Давыдовой, на чтения Марии Степановой, да и на концерты Курентзиса, у которого тут появилась резиденция, то, возможно, однажды она почувствует русский акцент как составную часть берлинской идентичности.
Связывает ли берлинцев, говорящих по-русски, язык? Есть ли в Берлине культурная среда, связанная русским языком? Если да, то кого из ее берлинских фронтменов вы бы назвали? Можно в виде рейтинга.
20 лет назад на этот вопрос было бы довольно просто ответить. Самым известным русским берлинцем был Владимир Каминер, на чьих с Юрием Гурджи Russendisko в кафе Бургер я иногда бывал с друзьями. Позже наверное к фронтменам можно было бы причислить Владимира Сорокина или Дмитрия Врубеля с Викой Тимофеевой а еще позже – Свету Мюллер с театром Панда. Это одна сторона, видная каждому. Очевидно, что одновременно с этим были и есть важные фигуры контркультуры, такие как Наталья Пшеничникова, Юлия Кисина или Вадим Захаров которые здорово повлияли на берлинский андерграунд, стали его частью. Сегодня русскоязычная среда в Берлине настолько разношерстна и многочисленна, что поиски короля или королевы эмиграции кажутся мне абсолютно бессмысленным занятием. Лично мне ближе всех люди искусства, которые переехали в Берлин из России в течение последнего года, в связи с войной, как правило, потому что со многими из них мы дружили и работали вместе еще на родине. Как правило, это состоявшиеся люди, либо интегрированные в европейский контекст, либо максимально нацеленные на интеграцию.
Чем вы занимаетесь, расскажите что-нибудь о ваших работе, проектах, творчестве.
В марте у меня прошла премьера на крупном фестивале Maerzmusik в Haus der Berliner Festspiele. Это была как раз вещь для камерного оркестра и видео про Берлин 90‑х, в основе ее лежит частное видео, снятое во время Love Parade 1997 года. До этого, в январе, была премьера вещи для чтеца с оркестром на текст Льва Толстого, «Патриотизм и правительство». — наверное самый актуальный текст сегодня. В этом году я пишу две небольшие вещи фортепианный квинтет и вещь для вокального ансамбля на тексты Мандельштама на немецком. Премьеры будут во Франкфурте-на-Майне и в Гейдельберге. Есть и более крупные проекты, запланированные на следующий год, но о них пока рано говорить.
Фото: Сергей Невский.
Читайте также:
- Берлинский акцент: Григорий Аросев
- Берлинский акцент: Нуне Барсегян
- Берлинский акцент: Борис Филановский
Читайте также:
Обсуждение
Самые последние новости
