Война контекстов и контексты войны
Война контекстов и контексты войны
Мы живем в эпоху, когда контекст часто оказывается важнее текста. Культурный жест, фраза, знак имеют значение не сами по себе, а в связи с духом времени и пафосом момента, писком моды и вольными ассоциациями – и разные прочтения одних текстов вступают порой друг с другом в войну «на смерть». Ситуация критически умножается, когда речь заходит о войнах, бывших и будущих.
Читайте также: Русский военный корабль плывет в вечность
Контексты войны: молодой лейтенант и майор-музыкант из Одессы
Сегодня с раннего утра у меня в голове крутилась мелодия старой песни. Если у вас приличный стаж жизни в ХХ веке, то вы ее тоже, наверное, вспомните. «Цветочница Анюта».
История с сюжетом. Помните?
«Но однажды весной лейтенант молодой целый час простоял в магазине, он фиалки купил, а когда уходил, он унес мое сердце в корзине. Без любимого я и сама не своя, как томительно время проходит. Я не знаю причин, только к нам в магазин молодой лейтенант не заходит»…
Понятное дело, нынче весна и сегодня 9 мая, вот вам и цветочно-милитарные ассоциации. Но непонятно другое. Вот на самом деле, отчего бы это молодой лейтенант, простоявший в магазине целый час, потом забыл туда дорогу. Что с ним такое стряслось?.. И здесь уже важен пафос момента, когда война снова оказалась в повестке дня, хотя совсем, казалось бы, не нужна, абсурдна и бессмысленна.
Чтобы умножить контексты, я покопался в источниках. Оказалось, что песенка эта – совместный одесско-бакинский проект, созданный еще в 1939 году одесситом Модестом Табачниковым и бакинцем Георгием Строгановым. Так сказать, памятник советского космополитизма, причем практически без давящей идеологической нагрузки. Разве что все тот же лейтенант, который, вероятно, отправился на необъявленную войну с Польшей (а куда еще-то в 1939‑м году?).
Про Строганова сказать особенно нечего, кроме того, что прожил он недолго, а в молодости читал свои стихи Маяковскому и на того вроде как произвело впечатление стихотворение «Угрюмое детство» — о беспризорщине, о том, как базарный вор Володька Сыч проиграл в карты свой глаз: « Все это было не в бреду, а в детстве наяву».
А Модест / Монус Табачников был знаменит. Вторую половину жизни он прожил в Москве и похоронен на Востряковском кладбище российской столицы, но лучшие песни этого одесского еврея посвящены исключительно родному городу, где на Екатерининской, 85 прошла его веселая юность и где «рыжий Моня» начал трудовую биографию в клубе ВЧК-ОГПУ, развлекая усталых чекистов после их тяжелой рабочей вахты.
«У Черного моря» с ее сомнамбулическим ритмом, почти плясовые «Ах, Одесса – жемчужина у моря» и «Одесский порт», эпически-задушевная «Ты одессит, Мишка»… Была у одесситов эта задушевность, которую не вытравила советская власть. Ушедший два с половиной года назад Жванецкий еще знал, как ее предъявить миру. На севере диком такого не делают.
…На войну Табачников был призван в качестве музыканта и музыкального администратора. «После боя сердце просит музыки вдвойне», как пелось в еще одной песне той эпохи.
Поэт Семен Гудзенко считал, правда, иначе, в своем знаменитом стихотворении утверждая, что без ледяной водки от шока рукопашной не отойти. Но этот некарамельный взгляд и сегодня не каждому понятен.
А Табачников на войне был художественным руководителем ансамбля песни и пляски, руководил музыкальной частью фронтового театра «Весёлый десант».
Дослужился до майора.
Сочинил, как пишут «много патриотических песен о войне, о фронтовой дружбе – как правило, в мажорных, бравурных тонах». Такой уж у него был талант.
Слышать в аду мажорные созвучия.
Десять лет назад его сын Евгений Табачников, врач-иглотерапевт, автор мемуарной книги «Пролетая над самим собой», рассказал об отце. Тогда Евгений жил в Германии. Наверное, и теперь живет, не знаю.
Сын пишет:
«В первый месяц обороны родного города он создал военную песню, нужную как воздух и написанную вместе с поэтом Зискиндом, другом еще по Одесской киностудии. Ее назвали очень просто: «Я на фронт ухожу добровольцем». И тут же напечатали, 9 июля 1941 года, в газете «Чорноморська Комуна»: «Мне, товарищи, хочется жить, и творить, и работать под солнцем. Чтоб свободно дышать и любить, я на фронт ухожу добровольцем». Эти слова стали агитационной листовкой, поднимавшей солдатский дух». А «в марте 44-го листовки с текстом «Одессита Мишки» разбрасывали с самолетов над еще оккупированной Одессой: «Помогайте Красной Армии освобождать родную землю». Слова из песни оказались нужнее и проникновеннее, чем сухие агитационные призывы».
Контексты войны: недоволен дед Серегой
Теперь другая музыка. Контекст сменился. В начале мая в соцсетях обсуждают арест в России поэтессы и режиссера Жени Беркович, обвиненной в «оправдании терроризма», вспоминают ее антивоенные стихи. Например, это, как раз про то, что радикально сменился контекст – и то, что было горькой, но гордой печалью стало чем-то таким, о чем правильнее молчать, если трудно сказать честно:
То ли новостей перебрал,
То ли вина в обед,
Только ночью к Сергею пришел его воевавший дед.
Сел на икеевскую табуретку, спиной заслоняя двор
За окном. У меня, говорит, к тебе,
Сереженька, разговор.
Не мог бы ты, дорогой мой, любимый внук,
Никогда, ничего не писать обо мне в фейсбук?
Ни в каком контексте, ни с буквой зэт, ни без буквы зэт,
Просто возьми и не делай этого, просит дед.
Никаких побед моим именем,
Вообще никаких побед.
Так же, он продолжает, я был бы рад,
Если бы ты не носил меня на парад,
Я прошу тебя очень – и делает так рукой -
Мне не нужен полк,
Ни бессмертный, ни смертный, Сереженька, никакой.
Отпусти меня на покой, Сережа,
Я заслужил покой.
Да, я знаю, что ты трудяга, умница, либерал,
Ты все это не выбирал,
Но ведь я‑то тоже не выбирал!
Мы прожили жизнь,
Тяжелую, но одну.
Можно мы больше не будем
Иллюстрировать вам войну?
Мы уже все, ребята,
Нас забрала земля.
Можно вы как-то сами?
Как-то уже с нуля?
Не нужна нам ни ваша гордость,
Ни ваш потаенный стыд.
Я прошу тебя, сделай так,
Чтоб я был наконец забыт.
Но ведь я забуду, как в русском музее
Мы ловили девятый вал,
Как я проснулся мокрый,
А ты меня одевал,
Как читали Пришвина,
Как искали в атласе полюса,
Как ты мне объяснял, почему на небе
Такая белая полоса
За любым самолетом,
Как подарил мне
Увеличительное стекло…
Ничего, отвечает дед,
Исчезая.
Тебе ведь и это не помогло.
В сети про это стихотворение спорят.
Говорят: а как же культура памяти. Почему же молчать? Нужно все договорить до последней пронзительной точки, нужно разобраться с обезглавленными скелетами в шкафах и сундуками исторически развенчанного барахла.
Нужно, конечно. Хотя едва ли получится.
Война окончена. Чья победа?
Есть вопросы, к которым мы обречены возвращаться.
Эти майские дни – святое время, когда в 45‑м вопреки всему и несмотря ни на что победила свобода – и мир в итоге стал лучше, чем был и чем можно было надеяться в 30‑е и в начале 40‑х, в мутные времена почти кромешного фашистского бреда и тоталитарного насилия над человеком.
В СССР свобода отсутствовала, но декларировалась. Да и деваться было некуда, кроме как примкнуть к этой миссии, прокладывающей себе дорогу в истории кружным путем.
Когда говорят, что тоталитарные монстры, пытаясь пожрать друг друга, надорвались, а свобода была спасена, – в этом есть правда, как и в том, что иногда и декларации имеют значение, а главное – многие люди в СССР боролись именно за свободу (не за людоеда же Сталина, как нас теперь порой пытаются убедить лукавые идеологические блохи).
За жизнь и свободу. Мои погибшие на войне деды из поморских захолустий, я уверен, именно за это в душе подписывались, а не за советскую партийную оперетту пополам с кровавой мелодрамой. Как и тот же Табачников, nicht wahr?
Май 45-го не был для Сталина триумфом. Была огромная, изнемогающая в ожиданиях армия, мечтавшая о стране без колхозов и с властью, уважающей достоинство людей, одолевших мировое зло. Был и тыл, чьи надежды также едва ли включали в себя вторую серию Гулага.
Люди не могли поверить, что все останется, как было, после стольких жертв. Что власть настолько мерзка и неисправима. Ярко это настроение прекраснодушных ожиданий выразила, например, русская поэтесса Мария Петровых, у меня была статья об этом ее самообмане, с которым ей быстро пришлось расстаться. «А я скажу: она со мною, Свобода грозная моя! Совсем моей, совсем иною жизнь начинается, друзья!» (1943).
Но вскоре Сталин наверстал. Со своим населением он воевал гораздо успешнее, чем с Гитлером. Гитлер вероломно обманул Сталина, а Сталин вероломно обманул народ и армию. Мне близок концепт, созревший в советском искусстве (за отсутствием свободных философии и социологии), актуальный до конца века («В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, 1945) и имевший кульминацией поздние литературные тексты Василия Гроссмана и (много позже) Георгия Владимова о борьбе человека в СССР на два фронта, против двух равно убийственных режимов и систем.
Майская победа обернулась для многих в СССР поражением от сталинского режима. Народы СССР, внеся огромный вклад в спасение свободы, сами этой свободой воспользовались в ничтожной мере. И слишком много было ничем не оправданных смертей, так погибли и два моих деда. Дальше – овдовевшие жены с ватагами детей, колхозная нищета, упорные (и небезуспешные) попытки моих осиротевших отца и матери, их братьев и сестер выбиться из колхозного рабства, выучиться и остаться в городе… Все они в итоге были селфмейдмены на советский манер, с огромными издержками и затратами.
Впереди было много мучительного и бессмысленного; впереди были десятилетия, когда страна явно не воспринималась уже маяком будущего и уходила на мировые задворки, культурно тормозила, с опозданием и неполно участвуя в жизни человечества и являя собой пример фатальной исторической неудачи. Качество культуры, качество духовного опыта во второй половине века в СССР упало – и о духовном, идейном лидерстве родине Достоевского, Толстого и Чехова к началу нового тысячелетия говорить не приходится. Не все, но многое явно второсортно. Особенно администрация, но ведь скорее и чаще всего и искусство. Я еще застал людей, которые состоялись еще в первой половине века и случайно выжили. И я понимаю масштаб падения в уровне личности. Возможно, именно поэтому в общественном сознании и царит такой бедлам.
Майская победа горчит. Трудно зарастал след войны. Тем отвратительней современный густопсовый шовинизм, военная истерика и безответственные авантюры.
И обратно: майское поражение нацистской Германии стало триумфом свободы и расковало творческие энергии мира, открыв и перед немцами иные перспективы.
Когда теперь в Берлине видишь невероятный мультикультурный плавильный котел, то остро понимаешь, что ты находишься в столице мира, где на твоих глазах рождаются культура и общество будущего. И это будущее меня вдохновляет. Хотя мои собеседники (далеко не немцы по рождению) часто говорят, что немецкий порядок остался в прошлом, а как он был хорош. Но немцам удалось все-таки справиться с соблазном власти, с той гордыней, которая основана была на культурных и цивилизационных достижениях. Жаль, огромной ценой…
Сегодня кто-то радуется, кто-то нет, и хорошо, что кому-то есть повод радоваться, а кто-то знает причины, почему «нет». Вот русский писатель Виктор Астафьев говорил, что Россия наказана за богоотступничество немилосердной властью и страшной войной, отчего все лучшие и убиты, осталось шило да мыло. Я не так ветхозаветно настроен, хотя и возразить мне особо нечего.
Решение многих вопросов минувшего столетия на востоке Европы оказалось отложено на наш век. И это происходит драматически.
У нас теперь еще, однако, и такое время, когда контексты у каждого свои. Общих почти не осталось. Не факт поэтому, что мы о многом договоримся. Ну разве лишь о том, что нужно делать любовь, а не войну, как учили нас некогда хиппи.
Читайте также:
- Берлин запретил российские флаги на 9 мая
- День Победы с «украинским акцентом»: что планируется в Берлине 8 и 9 мая
- Символ Z в небе над Москвой: «новая свастика» в день победы над фашизмом
Читайте также:
Обсуждение
Самые последние новости
