Елена Трифонова: «Никакой „отечественной войны” не получается. Выходит только нищета, апатия и депрессия»
Елена Трифонова: «Никакой „отечественной войны” не получается. Выходит только нищета, апатия и депрессия»
Елена Трифонова. Журналист. Издатель “Людей Байкала” .
Елена Трифонова – журналистка из Сибири, соосновательница независимого издания “Люди Байкала”. Родилась и выросла в Иркутске. Её бабушка-немка была депортирована из Поволжья во время сталинских репрессий. Отец родился, когда семья жила в Сибири в землянке. В память о бабушке Елена с детства учила немецкий язык и мечтала приехать в Германию, на родину предков. Но приехала в первый раз, когда сайт издания “Люди Байкала” заблокировали в России, а журналистам пришлось покинуть страну, чтобы не оказаться в тюрьме. Так в стране повторяются репрессии.
С ноября 2022 года Елена живёт и работает в Европе.
Читайте также: Николай Александров: “Эмиграция – это катастрофа, не только социальная, но и личная”
Маша Майерс: Здравствуйте! Я рада вас приветствовать, меня зовут Маша Майерс и я нахожусь в студии Reforum Space Берлин, в самом центре немецкой столицы. Сегодня у нас Дойче VITA. Правда, не совсем обычная Дойче VITA, потому что говорить мы будем не только и не столько про Германию, говорить будем про Россию, про Байкал. Хочу поприветствовать нашу гостью – это Елена Трифонова, издатель «Людей Байкала». Лен, здравствуйте.
Елена Трифонова: Здравствуйте.
Маша Майерс: Давай начнем с проекта. Что такое «Люди Байкала»? Кто эти люди?
Елена Трифонова: «Люди Байкала» – это региональный медиапроект, который мы запустили три года назад в Иркутске. Это медиа про Иркутскую область и Бурятию. Но мы начинались как авторский журнал и писали большие истории о людях, которые живут на Байкале. Идея у нас была в том, чтобы рассказывать о глубинке большим городам. Истории, которые произошли на Байкале, но, в принципе, они могут произойти везде, потому что в глубинке люди живут у нас в стране примерно одинаково. Об этом практически никто не пишет и никто не рассказывает, а жизнь там очень сильно отличается от того, что мы привыкли видеть в Москве, в Питере, даже в Иркутске.
Переводчику английской королевы уголовники металлическим штырём прокололи сердце
Маша Майерс: Ты помнишь вашего первого героя?
Елена Трифонова: Самый первый текст у нас был про Байкал, о том, как правительство у нас строило особую экономическую зону. Там построили инфраструктуру огромную за большие деньги, а бизнес туда не пошел, и она до сих пор стоит пустая. Там сделали огромную бетонную набережную на берегу Байкала, огородили все это высоким железным забором, кованным, с золотыми наконечниками, закрыли доступ местным. Туристов там нет – она стоит пустая. И теперь за всю эту огромную инфраструктуру платит бюджет Бурятии. И это совершенно неподъемная ноша.
Маша Майерс: А я имею в виду именно героя, то есть человеческую историю, с которой вы начали. Это же очень важно для издания с таким позиционированием.
Елена Трифонова: Первые тексты мы сделали про Байкал, а потом мы стали писать уже разные истории. И один из первых наших героев – это главный врач Балаганской больницы в Иркутской области. Больница в Балаганске построена из бревен, которые перенесли из старых разобранных домов, их затопило, когда построили водохранилище. То есть в 60‑х годах прошлого века эту больницу построили из бревен, которые притащили туда еще раньше, и она до сих пор функционирует. Там просто разруха, все течет. И этот врач буквально лбом прошибал стену – он выбивал новую больницу для своего района. Кстати, у него была очень интересная личная история. Например, он спас переводчика английской королевы.
Маша Майерс: О, боже, что переводчик делал в Балаганске?
Елена Трифонова: Он экстремальный турист, объехал Африку и добрался до Сибири. Он путешествовал по Ангаре на каких-то корабликах небольших, доехал до этого района, но из одной деревни в другую можно было дойти только пешком. Там такси нет, извините.
Маша Майерс: Экстремальный турист оказался к такому экстриму не готов, судя по всему.
Елена Трифонова: В общем, в дороге его выследили какие-то уголовники, напали на него, избили очень сильно, нанесли ему 20 ранений. Они металлическими штырями прокололи ему сердце, пришлось оперировать, удалять органы, в том числе одну почку. У него были огромные гематомы в голове. Короче, его еле спасли. И это сделал Гомбо Цыденов – главврач местной больницы. Сделал он это без всякого диагностического оборудования – ни МРТ, ничего нет. И когда тот вернулся в Англию, местные врачи водили к нему своих студентов и просто показывали. Они показывали, например, швы. Ему накладывали нитками нашими суровыми. Тогда еще не было рассасывающихся ниток в больнице, а студенты могли это посмотреть только в музее. И я к чему это начала рассказывать? После этой истории подключились наши местные депутаты: они пролоббировали строительство новой больницы.
Маша Майерс: Получилось?
Елена Трифонова: Все бы получилось, даже несмотря на то, что когда вышел текст и запустился этот проект по строительству, началась пандемия. Деньги все равно нашлись, и уже разыграли конкурс, и был проект. Но потом началась война и всем стало не до того. Мы следили за этой историей, как она будет развиваться, потому что очень хотелось, чтобы больница была построена. Гомбо пообещал, что мы туда камень заложим, напишем «Люди Байкала» в основание, но его вынудили уволиться. Он уволился и сейчас работает просто врачом в другой больнице. Когда я с ним списывалась последний раз, он собирался уезжать из региона. Совсем.
Люди ездят лечить зубы в город, а чтобы добраться до города, надо 4 часа провести в пут
Маша Майерс: А новая больница этим регионам из-за войны и тех людей, которые возвращаются из зоны боевых действий, сильно бы не помешала, правда?
Елена Трифонова: Даже и без контекста войны она сильно бы не помешала. Кроме того, что это очень старое здание, там катастрофически не хватает врачей. Люди ездят лечить зубы в город, а чтобы добраться до города, надо 4 часа провести в пути. Это большие деньги для местных.
Маша Майерс: На дорогу?
Елена Трифонова: На дорогу. Там очень много случаев, когда людей не довозят. Смертность от инфарктов, от сердечных заболеваний высокая, потому что у них не было кардиолога штатного. Просто не хватает врачей.
Маша Майерс: Ты сказала в начале фразу о том, что жизнь провинции похожа, но сильно отличается от жизни столичной. Что основное в зоне вашего внимания? На что вы делаете акцент?
Елена Трифонова: У нас сейчас очень модно говорить про колониализм, про угнетение малых коренных народов. Я бы сказала, что у нас центр относится к регионам как колониям. Когда ты приезжаешь в какую-нибудь деревню, ощущение такое, что твоей стране на эту деревню плевать вообще. Государство оттуда уходит. Там закрывается почта, нет банкоматов. Когда затопило у нас один район, людям сказали, что им компенсацию за затопленные дома перечислят на карты! А у них нет карт, на минуточку, потому что у них нет банкоматов и это совершенно бессмысленно. Ближайший банкомат в городе за 200 километров. Люди живут как несколько десятков лет назад. Там никакой инфраструктуры практически не остается. Чем меньше деревня, тем меньше там цивилизации. И это гигантские расстояния. Хотя… всего в 60 километрах от Иркутска есть деревня Кыцигировка, там жили люди, беженцы из Армении, без паспортов. Туда даже не ходил автобус.
Маша Майерс: Вообще?
Елена Трифонова: Он вообще не ходил туда, а это 60 километров от Иркутска. Это совсем недалеко. Чтобы добраться, ты либо на своем транспорте, либо ты с кем-то договариваешься, потому что пешком ты тоже не дойдешь.
Маша Майерс: Получается в эти три года, пока существует ваше издание, попал самый сложный период жизни.
Елена Трифонова: Мы открылись в начале пандемии. Наблюдали, как это все развивается, а потом началась война. Да, «повезло».
Маша Майерс: Кто ваша аудитория? Вы называете себя журналом. У вас была печатная версия?
Елена Трифонова: Нет, у нас не было печатной версии. Мы хотели подчеркнуть, что мы медиа про большие истории. Мы начинали с лонгридов, с того, что открылись в пандемию и стали публиковать длинные истории. Все говорят, что никто не читает большие тексты, а мы стали это делать. Ну, еще и рассказывать про регион.
Маша Майерс: Мне кажется, лонгриды появились как раз где-то года три назад. Это литература, конечно.
Елена Трифонова: Да, это на грани литературы и журналистики. Это история с интересным сюжетом, но она абсолютно документальная. И живет очень долго. Я перечитываю, пересматриваю наши истории, которые три года назад написали, они все актуальны.
Страна огромная, регионы изолированы от центра, люди в столицах не знают, как живет провинция
Маша Майерс: Так кто ваша аудитория?
Елена Трифонова: С самого начала пошло, что наши читатели были в основном из больших городов. Примерно 70% аудитории – Москва, Питер, Красноярск, Краснодарский край. Еще 30% из наших регионов – из Бурятии и Иркутска. Сейчас немножко соотношение поменялось. В Бурятии и в Иркутске нас знают больше. Теперь это примерно 40%. Но ядро аудитории, самая большая группа – это по-прежнему жители крупных городов.
Маша Майерс: То есть вдруг оказалось, что Москве и Питеру интересно, как живет бурятская деревня?
Елена Трифонова: У нас есть такая проблема: страна огромная, регионы изолированы от центра, люди в центре не знают, как живут люди в регионах. Мы стараемся открывать свой регион всей стране.
Маша Майерс: Заставить страну в 140 миллионов читать про бурятскую деревню – это ваша заслуга.
Елена Трифонова: Как раз началась пандемия, и люди не могли ездить в другие страны. Стал развиваться внутренний туризм, и вместе с ним проснулся интерес к другим регионам. Так как мы на Байкале, нам просто повезло. Байкал – это одно из самых туристических мест внутри России.
Маша Майерс: Можно писать тексты для такого издания, как ваше, не живя на Байкале? Насколько физическое присутствие журналиста важно?
Елена Трифонова: Физическое присутствие важно, потому что мы изначально писали в жанре “бытописание”. Многие наши журналисты остались на Байкале, хотя часть редакции уехала из страны. В основном те, кто могут работать удаленно. Мы-то сразу были публичными… Журналисты, которые по стране ездят и делают репортажи, часто не раскрывают своего имени. Я все-таки не представляю наше издание без работы на месте.
Маша Майерс: А как складывались ваши отношения с региональной властью? Губернаторы же любят залезать в медиа…
Елена Трифонова: Ну да. В наше медиа губернатор не залезал, у него не было такой возможности.
Маша Майерс: Повезло.
Елена Трифонова: Я не знаю, повезло или нет, просто мы начинали работать вдвоем с моей коллегой Олей Мутовиной как очень маленький авторский проект. Мы работали в региональной газете, но в какой-то момент поняли, что нам тесно. Сначала сделали отдельную рубрику в этой же газете, а для себя создали сайт. Сайт очень простой, на Тильде – туда мы заливали материалы. Поэтому влезть к нам губернатору или власти было просто невозможно, мы никак от них не зависели. У нас не было государственных денег.
Маша Майерс: А газета, в которой вы работали, зависела?
Елена Трифонова: Ну, конечно.
В участке ей одели мешок на голову и несколько часов пытали электрошокером
Маша Майерс: А потом к вам не заходили, вас не покупали, вам не угрожали?
Елена Трифонова: А потом нам стали интересны темы, которые были опасны для газеты. Например, мы писали о пытках, организованных полицейскими. У нас была большая история про домохозяйку Марину Рузаеву – это женщина из Усолья-Сибирского, мать троих детей, которая просто открыла полицейским под Новый год дверь. И они сказали ей, что у вас в соседнем подъезде убили человека, а так как вы сидите дома, может быть, вы что-то видели. Пойдемте, пожалуйста, вы нам расскажете. Она поехала с полицейскими. В участке ей одели мешок на голову и несколько часов пытали электрошокером, били. Ее муж знал, куда она поехала. Он бегал под окнами отдела полиции и пытался дозвониться дежурному. Тот отвечал, что я вообще ничего не знаю, ничего не происходит, отстаньте, пожалуйста.
И когда ее в конце концов отпустили, они с мужем решили это дело так не оставлять. У нее была очень тяжелая психологическая травма, конечно. В итоге, они судились семь лет с полицией и доказали, что пытки были. На полицейских были заведены уголовные дела, им дали реальные сроки, хоть и небольшие, а Марине выплатили компенсацию полмиллиона рублей за моральный ущерб. Это был последний совместный текст, который вышел в региональной газете.
Перед войной мы делали большой текст про Захара Сарапулова – руководителя штаба Навального в регионе. Этот лонгрид мы уже просто залили к себе на сайт. Сотрудничество с газетой закончилось. А когда началась война, и мы начали писать о том, что происходит в регионе, о том, что в Бурятию пошли гробы, тогда наши фамилии убрали с сайта, потому что это было опасно. А потом и сайт очень быстро заблокировали.
Маша Майерс: Что стало поводом?
Елена Трифонова: Мы писали о протестах, о людях, которые выходят на одиночные пикеты, которые протестуют против войны. Например, у нас была история о детском тренере из Бурятии, который обучал ребятишек стрельбе из лука. Он с дверей спортивной школы трижды сорвал Z‑листовку. Директор этой школы написал на него донос в полицию, его оштрафовали. А он совершенно замечательный человек, который читает Хемингуэя, учится играть на синтезаторе, любит классическую музыку и тренирует ребятишек. За свои деньги возит их на соревнования. И наши читатели меньше, чем за полдня насобирали денег ему на штрафы. Накидали гораздо больше нужной суммы, и он часть этих денег задонатил редакции. Эта история очень широко разошлась… И нас заблокировали примерно после этого. А потом мы начали писать о том, что в Бурятию повезли трупы, мы делали репортажи с похорон.
Маша Майерс: Слушай, у меня перед глазами стоит фотография – одно из первых свидетельств о “Грузе 200”. Деревянные ящики, в которых, видимо, гробы перевозят, свалены в несколько рядов, метра на полтора вверх, у какого-то забора. На деревяшках написаны фамилии. Нет гробов, нет тел, нет могил, но есть страшное свидетельство о смерти. Я не помню, это ваше?
Елена Трифонова: Это наше.
Маша Майерс: Это был гром среди ясного неба. Война только началась, еще невозможно было визуализировать гибель, смерть.
Елена Трифонова: Это наша журналистка сфотографировала, Карина Пронина. Она ездила в военный городок в Бурятии – Кяхта. Там базируется пятая танковая бригада, из которой было очень много набрано людей на войну. Это были контрактники.
Маша Майерс: Те самые бурятские танкисты?
Елена Трифонова: Да.
Маша Майерс: Фактически вы стали выполнять черную работу – вести учет погибших из этих регионов?
Елена Трифонова: Да, мы с самого начала стали считать погибших в наших регионах. И нам опять «повезло», что мы оказались в эпицентре событий. В Бурятии очень много военных частей. В Иркутске их тоже много, но иркутских отправляли меньше.
Ты вдруг понимаешь, что вот она – женская деревня, все мужчины оттуда ушли на войну
Маша Майерс: Почему?
Елена Трифонова: Дело в том, что в Иркутске стоят ракетчики секретной части, их не отправляют. А в Бурятии танкисты, 11‑я гвардейская бригада. Те войска, которые в первую очередь были брошены на передовую. К тому же в Бурятии действительно очень много военных, потому что низкий уровень жизни, регион занимает одно из последних мест по этому показателю в стране. Однажды мы приехали в деревню, где как раз были похороны одного из погибших, поминальный обед в клубе. За столом собрались одни женщины, а мужчин нет. В самом начале войны ты вдруг понимаешь, что вот она – женская деревня. Мужики все контрактники, потому что рядом расположена военная часть. В деревне работы нет, военная часть – хороший работодатель, дает стабильную зарплату, социальные гарантии. Жители всей деревней служили в ней и, соответственно, всей деревней отправились в Украину.
Маша Майерс: Еще один вопрос – про заключенных. Как ЧВК «Вагнер» работал в этих регионах? Под Иркутском же много колоний.
Елена Трифонова: Да, такая у наших регионов специализация: в Бурятии много погибших контрактников, а в Иркутской области очень много погибших вагнеров. С самого начала мы стали вести список смертей. Первые гробы в Бурятию пошли в марте, и когда их стало больше пяти, мы поняли, что начинаем путаться. Пройдет еще две недели, и мы вообще запутаемся. И тогда мы на сайте создали новую страницу и стали на нее собирать информацию о погибших, все, что о них знаем. Завели Гугл док, собирали данные туда, потом переносили на сайт. В какой-то момент мы поняли, что у нас уже просто огромный этот Гугл док…
Данные мы собирали только по открытым источникам, по соцсетям. В самом начале это был для людей шок. Некрологи публиковали, например, на сайтах школ, на сайтах спортивных организаций. Там прощались с выпускником, перечисляли все его заслуги. Сначала шли контрактники, это были в основном мальчишки, которые заключили контракт после двух месяцев службы и сразу попали в Украину. Некрологи были примерно такие: «Он хорошо учился, участвовал в соревнованиях, был учеником года» – все это подробно перечисляется. Будто школьные учителя составляли. Это было совершенно жутко читать.
Позже мы поняли, что стали погибать офицеры. Там уже более богатые биографии были. Мы это все записывали, заносили к себе на сайт, анализировали, делали тексты, делали даже инфографику, пытались систематизировать. В конце концов, работы стало так много, что нам пришлось выделять отдельного журналиста, который все это ищет, анализирует некрологи. Сейчас у нас уже в техническом отношении более развита инфраструктура. Мы собираем уже не в Гугл.Док, а используем другие инструменты, подключили ботов, которые мониторят соцсети. Сейчас в нашем списке уже 1737 погибших.
Маша Майерс: По двум регионам?
Елена Трифонова: По двум регионам, да. В самые пиковые моменты по одной Бурятии было до 40 погибших в неделю. Мы можем по нашему списку судить о том, насколько ожесточенные бои идут.
Маша Майерс: А еще начал раскручиваться бренд Евгения Пригожина: мы увидели истории о том, как в колонии отправились его рекрутеры.
Елена Трифонова: Мы нашли источники внутри колоний. Люди рассказывали, что до шести раз к ним приезжали в колонию вербовать. Но этот источник иссякает. Вагнеров у нас больше нет, теперь приезжает вербовать Минобороны, но они набирают уже гораздо меньше людей. Если первый раз они под 300 набирали, то сейчас – 40 человек.
Дальше за лесом был квадрат, на котором мы нашли могилы “вагнеров”. Это было просто поле
Маша Майерс: Вы много пишете про кладбища. Как вы там собираете информацию? Насколько это бьется с теми данными, которые у вас имеются из соцсетей?
Елена Трифонова: Александровское кладбище под Иркутском мы нашли, когда читали некрологи, собирали данные и разговаривали с героями. Некоторые нам говорили о том, что им предлагали хоронить их близких на каком-то Братском кладбище в Иркутске. Что это за кладбище – нам никто объяснить не мог, это касалось только вагнеров. Мы подумали, что здесь что-то не то, надо его поискать. Как его искать? Мы находимся за границей уже. Мы нашли бывшего директора одного из кладбищ в Иркутске и спросили его, куда можно сунуться. И он нам посоветовал поискать на Александровском. Он сказал, что если бы хотел спрятать могилы, то хоронил бы там, потому что оно новое, там очень мало захоронений и практически ничего не занято. Мы отправили волонтеров на место проверить. Волонтеры нашли большое захоронение добровольцев и мобилизованных. Оно находилось у самого входа, оно было благоустроено. Там предполагалось даже строительство памятной стены или чего-то такого.
А дальше за лесом был квадрат, на котором мы нашли могилы вагнеров. И это было просто поле – в октябре стали готовить участок. В сентябре была мобилизация, а в октябре в Иркутске стали готовить кладбище. Это совпадает с данными снимков, потому что мы их нашли, и это совпадает с данными, которые мы нашли по госзакупкам. Иркутская мэрия заключила контракт с одной из фирм на расчистку этого участка.
Маша Майерс: Как это выглядит? Я могу себе представить однотипные могилы с черно-желтыми венками.
Елена Трифонова: Да, это действительно братское кладбище. Могилы все одинаково оформлены, на каждой лежат два венка, один с российским триколором, второй венок от ЧВК, черно-желтый. Это не похоже на захоронение контрактников на кладбищах. У них там есть оградки, памятники, а у вагнеров только кресты. И это были могилы, которые вырыты на вспаханном поле, из которого торчат еще корни деревьев, не до конца убранные. Прямо среди поля – квадраты из рядов могил. Когда мы пришли туда, рядом копались еще могилы, около 20 пустых ям. Так как это была весна, земля еще не оттаяла, ее оттаивали кострами. То есть выкапывается яма, в ней разводят костер. Каждая была накрыта расплющенными половинками цинковых гробов и из-под этих половинок поднимался сизый дым. Достаточно жуткое зрелище.
Маша Майерс: А что по цифрам? Там же на этих крестах есть имена, фамилии, отчества, даты рождения и смерти. Как эта информация коррелировалась с тем, что вы собирали по соцсетям?
Елена Трифонова: Никак не коррелировалась, потому что, когда мы нашли кладбище вагнеров, на Аллее героев и на этом квадрате было 66 могил. Совпадений – 11. Только 11 некрологов было опубликовано у нас. То есть из 66 нам было известно об 11 погибших. На каждого шестого родственниками был опубликован некролог.
Маша Майерс: Остальные – это безымянные зэки? То есть у них есть имена и фамилии, но нет никаких следов прощания и памяти.
Елена Трифонова: Больше того, нет никакого официального подтверждения их гибели. Есть могила и все. Если родственники или местная администрация опубликовали некролог, мы считаем, что это официальное подтверждение гибели. У нас же сначала говорилось о том, что без официального подтверждения властей ничего нельзя утверждать, ничего нельзя публиковать. Сейчас об этом забыли. Все эти законы уже стали не актуальны, на них никто не обращает внимания. А тогда это было важно, эти опубликованные некрологи для нас – важное свидетельство того, что о людях помнят родственники, что они скорбят, что власть выражает сочувствие, соболезнования своим жителям. Сейчас этого практически не делается.
Это было кладбище зэков, а зэки – это люди, которые зачастую потеряли все социальные связи, родственники про них либо забыли, либо они уже в таких отношениях, что никому не нужны, и поэтому на них некрологов почти не писали. Прошло несколько месяцев с того визита на кладбище. С тех пор появилось еще 74 могилы, но некрологов только 12. Примерно то же соотношение – один к шести.
На любое деревенское кладбище приезжаешь – там есть могилы погибших военных
Маша Майерс: То есть мы знаем примерно 1⁄6 часть того, что происходит на самом деле?
Елена Трифонова: Я думаю, да.
Маша Майерс: Не густо.
Елена Трифонова: Может быть, эта пропорция все-таки побольше, потому что кладбище специфичное – это зэки, это люди, которые практически никому не нужны. Но совершенно точно, что мы знаем не все, потому что на любое деревенское кладбище приезжаешь – там есть могилы погибших военных, о которых мы не знаем. То есть их нет в наших списках.
Маша Майерс: Это действительно стало визитной карточкой вашего издания. Кто бы мог подумать, что из лонгрида регионального вырастет такая книга памяти. Я даже не знаю, как это назвать.
Елена Трифонова: Я думаю, у нашего списка много функций. Первое – то, что мы собираем эти данные вместо государства, которое неизвестно вообще собирает их или нет. В любом случае, оно этого не публикует. Это уже не журналистика, это, наверное, активизм, которым мы не должны заниматься, но больше некому. Второе – это важная функция нашего списка: мы придаем информацию о смертях публичности, хотя бы частично. Когда власти пытались говорить о том, что у нас небольшие потери, а украинцы несут огромные потери, в нашем регионе никто так сказать не мог, потому что был опубликован этот список. Там все данные подтверждены со ссылками на открытые источники. «Медиазона» и «Русская служба Би би си» тоже собирают эти данные. Они дают цифры, они их анализируют, но у них нет ссылок на некрологи. Самих некрологов нет. У нас же можно любого человека проверить, поэтому невозможно спорить. Нельзя сказать, что мы это придумали.
Маша Майерс: Из чего еще состоит жизнь издания в настоящий момент, кроме этой скорбной работы?
Елена Трифонова: Нам не хочется на самом деле заниматься этим, но приходится. Очень тяжело писать тексты и собирать некрологи. Мы меняемся: журналисты уезжают, журналисты выгорают. Они не справляются с этой работой чисто психологически. Кроме этого, мы по-прежнему пишем лонгриды и новости.
Маша Майерс: Какими стали истории? Они тоже поменялись?
Елена Трифонова: Да, они тоже поменялись, потому что любая сфера жизни в регионе, которой бы ты не коснулся, все равно связана с войной. На все повлияла война. Ты берешь здравоохранение и видишь, что там сейчас происходит катастрофа, потому что все ресурсы идут уже не на медицину.
Губернатор пообещал, что после госпиталя ему дадут отпуск, но отпуск так и не дали
Маша Майерс: Больницу-то так и не построили. Не особенно деньги и раньше шли на медицину, по крайней мере, в Бурятии.
Елена Трифонова: Да, но мне было важно, что мы можем на это влиять. Мы можем написать текст хотя бы про одну больницу и там что-то сдвинется. Я перед войной написала пост в Фейсбуке о том, что ко мне обратилась женщина из Иркутской области, из Братска. Ее сыну не дают нужное лекарство, а предлагают заменить его, несмотря на заключение медицинской комиссии. Это незаконно! Я просто написала пост, и мне позвонил исполняющий обязанности министра здравоохранения, попросил на интервью пригласить.
Маша Майерс: Он хотел тебе дать интервью?
Елена Трифонова: Да.
Маша Майерс: Интересно. Ты говоришь власть никак не взаимодействует, а она вон читает, реагирует.
Елена Трифонова: Я имела в виду, что нас никто не пытался запугать, никто не давил. Вечером 24-го февраля, как раз когда началась война, я была на интервью у того самого министра, он мне рассказывал, что проблему уже решили: напишите, что лекарства уже у мальчика, все хорошо! Для меня было важно, что журналисту достаточно написать пост в Фейсбуке – и хотя бы одному человеку помогут. А сейчас нас лишили такой возможности. Нас выдавили из страны, и нам все труднее помогать людям.
Про взаимодействие с властями я бы хотела рассказать еще одну историю, когда мобилизованные из Иркутской области, из полка 1439, записали видеообращение. В нем они рассказали, что их гонят на убой без подготовки. У нас было три таких истории в феврале этого года. Родственники присылали их нам, потому что в регионе больше никто такое не публиковал.
Маша Майерс: Они записывали на фронте, посылали родственникам, а родственники пересылали вам? Вы смогли верифицировать эти видео?
Елена Трифонова: Мы смогли верифицировать эти видео и этих людей. Я общалась с одним из них по телефону, он был “оттуда”. Разговаривал с чердака занятого дома. Я потом связывалась с его сестрой в Иркутской области, она мне присылала его документы. Когда мы опубликовали эти видео, отреагировал губернатор. Это была, правда, его PR-акция. Но фактически он подтвердил, что мы говорим правду.
Маша Майерс: Немало.
Елена Трифонова: Да. Он сказал, что проблемы есть, будет разбираться. Сначала отправил туда своих представителей, а потом съездил сам.
Маша Майерс: Прямо на фронт?
Елена Трифонова: Конечно, до фронта не доехал, но до Донецка он доехал. Был в госпитале и общался с одним из наших героев. Губернатор пообещал, что после госпиталя ему дадут отпуск, но отпуск так и не дали. Но зато все написали СМИ о том, что ему дадут отпуск! Мы потом следили за ситуацией, разговаривали с нашими героями, спрашивали, что было до визита губернатора, что было после. Ничего не изменилось, кроме того, что некоторых из них все-таки с передовой убрали в тыловые части.
Маша Майерс: Если убрали этих, значит, там погибает кто-то другой. Не такой уж сердобольный получается губернатор.
Елена Трифонова: Фактически ничего не изменилось, ничего они не сделали. Но нам было важно, что они признали проблемы и что мы говорим правду. Озвучить проблему было важно, чтобы люди хотя бы понимали, что там происходит.
Маша Майерс: Было же еще несколько заявление жен, матерей вашего региона?
Елена Трифонова: Да, были.
Мобилизации власти боятся, потому что нет никакой массовой поддержки, война не становится национальной идеей
Маша Майерс: Я пытаюсь понять, как меняется отношение к войне. Есть ли признаки усталости, запроса на прекращение боевых действий в регионах, откуда больше всего мужчин забирают, куда больше всего трупов привозят?
Елена Трифонова: Я тебе могу сказать, что война – непопулярная тема в регионе. Я могу судить об этом хотя бы по тому, что у нас недавно были выборы, и у политиков, которые делали ставку на эту тему, ничего не получилось. Те, кто это понял, сразу поменяли предвыборную риторику с агрессивной на обычную. Они стали говорить: мы будем строить больше клубов и открывать школы – привычная нам социальная риторика.
Война продолжается, но люди ей все равно сопротивляются. Мобилизации власти боятся, потому что нет никакой массовой поддержки, война не становится национальной идеей. Они же постоянно пытаются проводить параллели с Великой Отечественной войной, но никакой “отечественной” не получается. Люди устали от этого. Остались только нищета, апатия и депрессия. Власть это понимает, поэтому, я думаю, сейчас никакая массовая мобилизация уже невозможна.
Маша Майерс: Хочется в это верить. Спасибо за вашу работу. Я желаю вам сил в профессиональном смысле, потому что делать такую работу, не находясь в регионе и понимая, как сильно рискуют журналисты, как сильно рискуют волонтеры, как сильно рискуют корреспонденты, – это большая нагрузка и ответственность. Каждая просочившаяся в свободный мир новая правда о войне, о погибших, о том, что люди говорят, как реально относятся к тому, что происходит на самом деле, – с каждым днем это стоит все дороже и дороже. С каждым новым арестом, с каждой новой репрессией, с каждой новой посадкой. Каждый раз это слово стоит все дороже.
Елена Трифонова: Я хочу сказать, что сама восхищаюсь нашими волонтерами. Это люди, которые рискуют, и я их не могу остановить. Я уже не прошу их ходить на кладбища, они делают это сами, и они говорят, что им это важно. В любой момент их могут принять и посадить за “дискредитацию” или за “фейки”. Люди это понимают, но все равно это делают. Им важно участвовать в какой-то деятельности против войны. Если они не могут даже открыто говорить об этом, то стараются хотя бы что-то делать, чтобы войну остановить.
Маша Майерс: Как интересно все перевернулось. Безымянные журналисты называют имена погибших военных. Хотя нам всегда говорили, что это павшие на войне могут быть безымянными, но при этом имена журналистов мы всегда знали, всегда подписывали свои публикации. Спасибо большое. Елена Трифонова – издание «Люди Байкала», сегодня в проекте Дойче-VITА, хотя получилась у нас совсем не о Дойче и совсем не VITА. Меня зовут Маша Майерс, я благодарю Reforum Space Берлин и желаю вам всего доброго. До свидания.
Текст: Маша Майерс
Читайте также:
- Анна Розэ: “Если у людей нет опыта демократии, то их гражданский активизм превращается в популизм”
- Ирина Якутенко: «Боже мой, я в Германии. Я русскоязычный журналист. Кому я тут вообще сдалась?»
- Маша Кричевская: “Они приехали в Германию и привезли совок с собой”
Читайте также:
Обсуждение
Самые последние новости
?????? Что, все мои родственники, друзья, знакомые лгут (ну не наблюдается у них ни нищеты, ни апатии, ни депрессии независимо от их отношения к текущей политситуации – ОЧЕНЬ, надо сказать, разной), и только вы – рупор правды 😇?!