Казус Улицкой
Казус Улицкой: современный литератор и гуманистические ценности
Казус Улицкой: она верна своей вере, которая кому-то может казаться старомодной, и открыта миру. Людмила Улицкая – последовательный, законченный гуманист и в прозе, и в творчестве. А это значит – противник государственного насилия, войны, противник легитимации социальных несвободы и зла.
Читайте также: Светлане Алексиевич – 75 лет
Берлинская нота
Улицкая живет в столице Германии с момента эскалации военных действий в Украине в 2022 году. Наверняка это было непростое решение: с учетом ее прочной укорененности в московской литературной среде; да и возраст. Однако решение это было принято.
Вышло так, что Берлин уверенно становится русскоязычной культурной метрополией. Собственно, для космополитического мегаполиса, каковым он является в одной из главных своих ипостасей, это даже закономерно. Город притягивает к себе творческие силы. Ну а катастрофические события последних лет придали особого рода ускорение трансферу русскоязычной культуры из мест ее традиционного обитания в одну из мировых столиц культуры и в один из самых свободных городов в мире.
Говорят, что жить в Москве и Петербурге уютно в бытовом, житейском смысле. Писатель пописывает, читатель почитывает.
Но есть душевный дискомфорт.
И есть риски.
Я прочитал все или почти все, что написала Улицкая. По обязанности литературного критика. Но и просто потому, что это хорошая проза. У Улицкой хороший слог, эффектная и свежая образная лепка. Повествователь она замечательный, и любая проза ее вполне может держать внимание за счет этого искусства вкусного, нарядного, неглупого разговора о жизни.
А сейчас хочется обозначить те акценты ее прозы, которые мне кажутся особенно важными в нашем 2023‑м году. Они определяют место Людмилы Улицкой в литературном ландшафте. Очень значительное место. Не только в горизонте Берлина. Но если есть современная берлинская нота, озвученная по-русски, то она содержит в себе и тот экстракт смыслов, который принадлежит Улицкой.
Любовь, что движет солнце и светила
Мир, изображенный Улицкой, ненадежен, жесток и даже часто беспощаден. Жестоковыйная социальная среда в ХХ веке отбирает у человека свободу, право на самореализацию, даже право на биографию, где начала связаны с концами.
Вот, к примеру, отмеченный итальянской премией Пенне и русской Букеровской премией роман «Казус Кукоцкого», о враче. Социальная ткань там ползет под рукой, миры рушатся, стабильные основы быта распались, и люди сходятся-расходятся «как в море корабли», как в луже щепки. Роман составлен из штрихов. Фатальная власть случая разрушает линейную логику повествования. В нем появляются момент авантюрный, момент фантасмагорический.
Герой совершает иногда поступки, за которые он явно не отвечает. Слово «казус» в названии романа попало туда неспроста. В жизни человека слишком многое оказывается подчинено случаю. Судьба выглядит чередой случаев, где, вероятно, от самого человека зависит не так уж много. Биография героя романа не складывается в связное единство, человек сам себе не принадлежит (помнится, об этом говорили в СССР еще в 20‑х годах минувшего века). Над непредсказуемостью судьбы персонажа трудятся совместно «родная советская власть» и уголовный элемент, эпоха и автор романа.
Еще меньше герой может воздействовать на глобальные процессы и социальную систему. Кукоцкий читает античных историков и сравнивает императоров Рима со Сталиным. Но повлиять на Сталина он может не больше, чем на Нерона.
Общий настрой в романе получился довольно пессимистическим или скептическим. Человек у Улицкой не справляется с бытием. Он – грешник. Но есть, как видно, и в его жизни смысл.
Критики, говорившие о романе, были склонны акцентировать ползучую деградацию человеческих связей в книге, и даже находить моральное вырождение в процессе смены поколений. Побеждает серость. Великие вымирают, а остаются ничтожные.
Так? Нет, не так. Нет в романе такого закона.
Он вообще не так уж плотно связан с исторической хронологией и с детерминистской логикой.
Кукоцкий отталкивается от абсолютно очевидного для него факта: рождаются дети, входят в мир, и каждый ребенок появляется на свет чистым, свежим, ангеличным, может быть – гениальным. Ребенок – потомок и наследник не только своих (иногда не очень удачных) родителей, но и всего человечества. Ничего в его жизни не предрешено.
Персонажи становятся героями в особые, отдельно взятые моменты своего существования. Сознательно или не весьма они все-таки совершают поступки и потом несут бремя последствий – может быть, до конца жизни, и даже после смерти.
Иногда это неплохие или, по крайней мере, понятные поступки. Это не публичный вызов эпохе и режиму, но – подчас тихое сопротивление духу времени и политическому режиму, подчас честная попытка нащупать и определить себя. Смирение или бунт – но несовпадение.
Примем к сведению и просто порядочность, опрятность, корректность на фоне социального хаоса и дикости; умение хорошо делать свое, найденное, выбранное дело в эпоху нарастающей и, увы, ставшей в СССР/России повседневно-обыденным фактом депрофессионализации…
У Улицкой до странности мало идейных споров, словесных поединков. И они преподносятся в довольно необычном освещении, как нечто иногда зряшное, иногда ложное, иногда – просто вредное. У нашего автора какое-то нутряное недоверие к идеям. У писателя есть даже какой-то страх перед словом. Она – умелый мастер, и хорошо знает, что слово почти всемогуще. Неловкое, неточное слово, фраза – ранит навсегда. Эти раны, бывает, не зарастают. И тогда жизнь уже тащится по инерции, люди даже соприкасаются в быту, однако души их пребывают на разных планетах.
Скажем, идея-фикс Кукоцкого – юридическое разрешение абортов, а вот его женское окружение считает, что аборт – грех и что врач, который его совершает или который за него борется, – убийца. Кто прав? С точки зрения Улицкой, все или никто. Вопрос вообще не имеет ответа. Не в этом фокус жизни. Другое ее заботит.
Человек у Людмилы Улицкой осуществляется в полной мере тогда, когда он чужое делает для себя родным. Из таких вот событийных кульминаций и состоит ее проза. Подвалы, чуланы, утлые, хрупкие ковчеги квартирок и комнатух, мусор жизни – и нисколько от этого не зависящие человеческие связи, живая нитка. Подлинность бытия обеспечена именно этой связью.
Вдруг разжимается какая-то пружина – и человек принимает в себя другого человека – обычно спонтанно, в душевной судороге.
И это случается почти с каждым. Не «случается» – это совершает почти каждый.
В этом смысле Улицкая предельно демократична. В самых густых потемках жизни, на свалке и помойке, в аду люди находят таким образом друг друга. И какой-нибудь правящий режим может, конечно, этому помешать, но не может это предотвратить…
Такое главное, по Улицкой, человеческое искусство, собственно, называется любовью. Именно той, что движет солнце и светила.
Всегда ли прав любящий? Такого вопроса Улицкая, кажется, не задает. Наш автор чаще всего не может отказать в правах и романтическому порыву, романтической одержимости, даже если герой на их основании освобождает себя от некоторых обязательств.
Чудо породнения – апогей жизни. Оно может длиться миг. А может – до конца существования. Здесь нет невозможного. Чужие по крови у Улицкой еще надежнее становятся родными, чем родственники.
Любовь – награда. Незаслуженная, но очевидная. Она даже, пожалуй, искупительна. Ошибки и грехи – что их считать, если человек «любил много»? Притом, что, с другой стороны, любовь не спасает от бед.
По сути, вся проза Улицкой основана на таком понимании жизненных приоритетов.
Делать добро, не делать зла
Возьмем отмеченный русской премией «Большая книга» и немецкой премией имени Александра Меня роман «Даниэль Штайн, переводчик». Книга эта выросла из документальной биографии колоритного исторического персонажа, Освальда Руфайзена. В зрелые годы создателя религиозной общины экуменистского свойства в Израиле, ключевые моменты биографии которого пришлись на годы Второй мировой войны.
Когда книга вышла (и имела большой успех у русскочитающей публики), живший в Германии писатель, русский европеец Юрий Малецкий написал обширный трактат, подробно очертив религиозные заблуждения героя романа и его автора. И, замечу, не без резонов.
Но у Улицкой суть не в доктрине. А в движении души. В жесте сердца. В героической попытке справиться со смертоносными обстоятельствами.
Улицкая прощает людям их ошибки. Они даже неизбежны в нашем мире относительных величин. Но есть необоримые впечатления, пронзающие подлинность. Чувства.
К примеру, в письме к подруге-переводчице так рассказано о визите Даниэля Штайна в московскую квартиру автора:
«Сел на стул, едва доставая до пола ногами, обутыми в сандалии. Очень приветливый, очень обыкновенный. Но при этом, я чувствую, что-то происходит – то ли кровлю разобрали, то ли шаровая молния под потолком стоит. Потом я поняла – это был человек, который жил в присутствии Бога, и это присутствие было таким сильным, что и другими людьми ощущалось».
Дело в том, что мысль романная тянет на ревизию христианства, «выковыривание Бога из обветшавших слов». В самом прямом выражении заповедь религии Улицкой-Штайна звучит так: верь как хочешь, только делай добрые дела и не делай злых. Ортопраксия (правильные поступки) все, ортодоксия (правильные мысли) – ничто.
Новейший Завет
Дословно:
«Всякая торжествующая церковь, и западная, и восточная, полностью отвергает Христа. И никуда от этого не денешься. Разве Сын Человеческий, в поношенных сандалиях и бедной одежде, принял бы в свой круг эту византийскую свору царедворцев, алчных и циничных, которые сегодня составляют церковный истеблишмент? Ведь даже честный фарисей был у него под подозрением! Да и Он им зачем? Они все анафемствуют, отлучают друг друга, обличают в неправильном «исповедании» веры. А Даниэль всю жизнь шел к одной простой мысли – веруйте как хотите, это ваше личное дело, но заповеди соблюдайте, ведите себя достойно. Можно быть даже никем. Последним агностиком, бескрылым атеистом. Но выбор Даниэля был – Иисус, и он верил, что Иисус раскрывает сердца, и люди освобождаются Его именем от ненависти и злобы».
Думаю, что для читателей-почитателей Улицкой доктринальные аспекты слишком сложны, далековаты от их жизненного мира. Им по душе у Улицкой другое: проповедь открытости, толерантности, веротерпимости; идея доброй и удобной веры, чуждой надрыва, страха и трепета, сопряженных с острым переживанием греха.
Здесь много щедрой души, есть женское тепло, и не так много нет драматического и кризисного переживания бытия, провалов и тупиков, неразрешимых вопросов и напрасных взываний, парадоксов любви и ненависти, нет почти ничего из трагического и стоического религиозного опыта. Нет, в общем-то, дьявола.
Как литературный критик и доморощенный богослов я часто с Улицкой не соглашался. А «по-человечески», пожалуй, принимал с благодарностью ее свободный и щедрый творческий дар. Мне казалось, что внимание читающей публики к героям этого типа может свидетельствовать о том, что потихоньку оттаивает душа, закованная в ХХ веке в лед идеологий.
Случилось – и погиб Штайн. И дело его угасло, община распалась. Прочного нет. Мы это понимаем и переживаем сегодня острее, чем когда бы то ни было прежде. Но все же не кончается в мире и духовная реформация, связанная с поисками и опытами личной веры и с попыткой вступить в диалог с великими традициями, которые, как развоплощенные призраки, стоят на помраченном горизонте эпохи.
Читайте также:
- Людмила Улицкая удостоена премии Гюнтера Грасса
- Улицкая удостоена премии мира имени Ремарка 2023 года
- Лауреат из Берлина: Мария Степанова
Читайте также:
Обсуждение
Самые последние новости
