Вскрывая консервы
Будущее туманно, настоящее слабо радует в момент вирусного распространения насилия и зла, но остаётся ещё какое-никакое прошлое. Попробуем сегодня связать одним узлом банку с огурцами, манию и магию Александра Скрябина и загадку гибели пассажирки на станции Верх-Исетский завод в 1994 году.
Читайте также : Судья в бегах
Сон вещей
В начале года я оказался в старом городе в Верхней Силезии. Здесь с недавних пор живут родственники, да и я люблю бывать. Город местами, в своем роскошном историческом центре, живописно обветшал – и приходит в себя лишь в последние годы, ревитализируется, заодно понемногу вспоминая свое польское, австрийское, немецкое, еврейское, сугубо силезское и прочее прошлое. Индустриальный колорит места, одно время доминировавший, подрассосался – и в силу вступает жизнь пестрая, веселая, не всегда опрятная, но часто ритмизированная уже по-новому, спонтанной музыкой нашего века.
Здесь, между прочим, регулярно проводятся грандиозные ретро-ярмарки нерегионального масштаба. Но на такую ярмарку ещё надо попасть по срокам, это в пандемические времена не всегда реально, и я, не мудрствуя лукаво, зашёл на днях в магазин-ломбард.
Это огромная комиссионка барачного типа в торговом центре, унылом реликте Народной Польши рядом с городским тюремным замком, своего рода музей, где хаотически разбросаны следы былого. Разношёрстная мебель, посуда, картины, безделушки, книги на разных языках, одежда, бытовая техника… Обноски бытия продаются за бесценок.
Пахнет сыростью, старостью, избытком той жизни, которая прожита насквозь. Юная продавщица спит на кассе рядом с пыльной витриной, где сотни две наручных часов стоят, а не идут.
Такое ощущение, что все здесь не столько для продажи, сколько в качестве странного некрополя, кладбища забытых, потерянных, выброшенных, никому не нужных сиротских вещей, частью подобранных в расселенных домах, в потерявших своих хозяев жилищах…
Кто возлежал на этой оттоманке, под этой абстрактной, выцветающей на глазах акварелью, кто сидел в этих видавших виды креслах, пил вино из этих бокалов, где остался по краю почти прозрачный след губной помады?..
Кто читал эти книги – вот хоть такой толстый увесистый том истории искусств на немецком, плод недюжинных эрудиции и трудолюбия, со зверски выдранными первыми тремя десятками страниц?..
Из сборника стихотворений Мицкевича ласточкой выпал пожелтевший листочек с аппликацией в виде сердечек. Я вложил его обратно, поставил книгу на полку и пошел прочь. Не то чтобы такие меланхолические приветы из прошлого меня совсем не занимают, но на сей раз их оказалось тут слишком много. Перебор.
Густой настой невостребованной памяти быстро развеяло свежим январским ветерком. Оставив, однако, вопрос на засыпку, и не один. К примеру: что останется после нас в той эфемерной цивилизации, где все подвержено обновлению, заменам и переменам, по крику моды или согласно случайной прихоти судьбы? Или: есть ли вообще место прошлому в безумной динамике современности, а если и есть, то чем или кем оно обеспечено?
Как говорил один герой Максима Горького, в карете прошлого далеко не уедешь. И все же. Пусть прошлое не надёжный якорь, но какой в нем есть урок?
Огурцы 1986 года
Чем только не удивит Москва. Причуды и эффекты, конспирология и шизофрения. В эти дни меня зацепило растиражированным в медиа сообщением о некоем запасливом горожанине, выставившем на продажу банку консервированных огурцов, произведенных в Венгрии в 1986 году фирмой Globus.
Эпоха минула; а может, и не одна. Какие титаны рухнули, какие надежды иссякли, как все изменилось. А огурцы уцелели.
Трудно себе представить, конечно, этого столичного антика, бережно стерегущего хрупкий сосуд с элементарным продуктом и доблестно не употребившего его ни по поводу, ни без. И вдруг снявшего банку с полки, смахнувшего пыль десятилетий. Как если бы в ней был сокрыт до поры некий джинн.
То ли время подошло, когда сумасшедший градус ностальгических симпатий к позднесоветскому прошлому вырос до самой высокой отметки, то ли ждать уже невмоготу да и некуда.
Москвич оценил свой реликт в сто миллионов рублей, ссылаясь на уникальность артефакта. Он не совсем прав. Есть ещё люди советского засола. Лауреат Нобелевской премии по литературе Светлана Алексиевич свою последнюю книжку посвятила как раз тому, что люди не меняются: они, случается, прочно застревают в некоем историческом моменте, чаще в тревожной молодости, и образуют затем как бы одушевленный консерв, старающийся не замечать перемен или болезненно реагирующий на них (и тогда мы называем это травмой). «Красный человек», пишет она.
Раньше, в ХХ веке, порой говорили, что так называемый советский человек – это фикция, симулякр. Мне и самому, что скрывать, так казалось, когда – ну хоть в том же 1986‑м – я смотрел по сторонам и пробовал на слух слово «ускорение». «Процесс пошел», – говорили мне, и я был рад хотя б тому, что что-то сдвинулось в мире, где мне была отведена не вызывавшая восторга роль гайки великой спайки. Айсберг таял. Даже пресловутые огурцы в тогдашней, уже давней публикации журнала «Искусство кино» предстали не столько продуктом питания, сколько эротической игрушкой, гибридной конвенцией.
Но чем больше происходило перемен, тем отчётливей была эта конструкция человека, примерзшего к льдине и сохранявшему ей верность даже тогда, когда от нее оставался лишь виртуальный, квазимистический след. Советские деды и советские бабы рулят и поныне, ничего их не берет, ни понос, ни золотуха, они неснежной крепости, сами как айсберги во враждебном океане трансформаций, революций и перверсий.
Так что 1986‑й год в некотором роде вечен.
Музыка революции в ретроспективе века
Впрочем, нечто подобное замечалось и раньше. «Музыкой во льду» обозвал свое поколение, свою творческую генерацию другой нобелевский лауреат, Борис Пастернак. Я говорю про ту среду, с которой я имел в виду сойти со сцены. И сойду. Метафору мороженых песен развил в одной из своих баек и северный сказочник Степан Писахов. Оттают – и зазвучат. Если будет шанс.
Песни во льду – это не то же самое, что мальчик Кай из андерсеновской сказки, с льдышкой в сердце. Но и услышали эти песни не все, а некоторые забыты напрочь.
Как раз в эти дни без особого шума случилось 150-летие композитора Александра Скрябина. Который, как известно, был не только и не столько композитор. А скорее магический художник, полуволхв, полубог, творец искусства, которое он назначил на роль катализатора жизни в целом. Скрябин немного не дописал свою Мистерию, общий проект которой включал глобальное переустройство бытия, развоплощение реальности и ее преображение в нечто небывалое. При звуках этой нечеловеческой музыки все народы мира должны были, как под дудочку гамельнского крысолова, сняться с мест и двинуться в Индию, где им уготована была окончательная эсхатологическая метаморфоза…
И что же. И ничего особенного. Нет, конечно, столетие после случайной смерти Скрябина выдалось довольно угарное. Но. То ли предугаданное им не воплотилось до конца в адской музыке проклятого века, то ли миграции и мутации наших дней пародируют скрябинский проект.
А новость об огурцах 1986 года опередила в рейтингах популярности сообщения об юбилее русского гения. И уж подавно этот юбилей не ассоциируется с актуальной повесткой, в которой господствуют страсти иного калибра.
Конечно, и при жизни Скрябина его проект стоял наособицу. Но вдохновляющих ожиданий от будущего было, кажется, побольше. Затем это вдохновение получило пищу, и она была трезвящей.
Лекарства от иллюзий оказались довольно горькими, что и говорить. На этом фоне и огурцы венгерского засола приобретают черту художественного иносказания, эпилогически итожащего этапы большого пути.
Преступник найден, пусть и четверть века спустя
Консервы иногда получается удачно вскрыть. «Ищут давно, но не могут найти…» – это уже не про загадку гибели пассажирки на станции Верх-Исетский завод. В канун нового года прошло сообщение о том, что на Урале выявлен грабитель, убивший по корыстным соображениям женщину в далёком 1994 году. Она пыталась сопротивляться, вытащила газовый баллончик – и получила удар ножом в сердце.
Екатеринбургские следователи не делятся подробностями, а потому секрет их успеха остался не раскрыт (а для завзятых скептиков и сам успех под вопросом). Однако известно, что злодей уже пожизненно находится в местах лишения свободы под Оренбургом – а признание от него получено с использованием детектора лжи. Новый приговор едва ли что изменит в его участи. Но знаменует, скажем так, торжество справедливости, пусть и по частному поводу. Как если бы оттаял некий звук.
Мы не ждём пока космических триумфов права и справедливости, но пусть будет хотя бы такая опора в зыбких песках повседневности, чем вовсе никакой.
Читайте также:
Читайте также:
Обсуждение
Самые последние новости
