Тбилисское «Саперави» 2015 года
Пять утра. Я ползу вниз по склону под проливным дождем по улице Акакия Акакиевича Шанидзе в Тбилиси. Меня подвезли и высадили всего в двух домах от гостиницы, но пройти эти сто метров невозможно.
Ливень с молниями, шквалистый ветер и количество выпитого сбросили меня на землю. Я лежу и смотрю в грузинское небо, черное, как вино «Саперави», как глаза недоступной красавицы, певицы Анны, у которой только что был в гостях.
Зачем я столько выпил? Опасные люди — грузинские поэты. Вначале был бочонок черного как смерть «Саперави». Потом бочка побольше, и уже коньяка, который Анне прислали из деревни. Божественно мягкий!
Потом сказали — сколько можно поить дорогого заокеанского гостя грузинским алкоголем, он уже соскучился по чему-то родному — и выставили ящик водки. Потом меня везли домой. Я вышел, захлопнул дверь машины… и дальше не помню. Я хотел зайти в магазин, чтоб купить минералки на утро. И вот лежу в луже. Гостиница в тридцати метрах. Я никогда не доползу. Я влюбился в Аню. Как она играла на гитаре! Какой волшебный голос! Если я не утону, то обязательно сделаю ей предложение.
Читайте также: Первая ночь
Мимо меня важно протопал носорог. Что?! Да, именно носорог. Как в пьесе Ионеско. И это в центре Тбилиси. Как же он, интересно, перешел проспект Руставели? Там такое движение! Он шел километр до светофора и ждал зеленого? Какой умный носорог! А я однозначно сошел с ума. Сколько же я выпил! Я попробовал привстать из лужи и упал опять. Носорог посмотрел на меня с укоризной, как часто смотрела покойная бабушка Тойба из Киева, и покачал головой: «Из тебя никогда не выйдет ничего путного!»
Я пополз дальше. До светящейся двери гостиницы было ещё метров двадцать. Мелкие ручейки стали сливаться в речку. Я схватился за дерево. Мимо проковырял жираф. Он посмотрел на меня с высоты своего роста и тоже покачал головой, как моя московская невеста, когда сказала, что не поедет с таким алкашом в Америку, и порвала визу. Ну разве прозорливый человек будет спрашивать у жирафа, как он перешел Руставели?
Он высокий, ему виднее. Может себе позволить. И я стопроцентно сошел с ума. Звоните в скорую. У меня белая горячка! У какого нормального человека не начнется в Тбилиси белая горячка? Тут я увидел катящуюся на меня с вершины горы волну. Она приподняла меня и поднесла почти к дверям гостиницы. Что теперь? Найти в кармане мокрых штанов ключи? Позвонить в звонок? Готов ли я к такой сверхзадаче?
Тут я увидел, как медленно, не торопясь, мимо шествует лев. Его шаг был пружинистым, как всегда, готовым к прыжку. Ха, теперь царь зверей. Если раньше можно еще было сомневаться в моем безумии, то теперь никаких сомнений не осталось. Я дернул его за хвост: «Эй, грязный котяра! Как ты перешел Руставели? Ты ждал зеленого? И не ври мне здесь!
Ты ничего мне не сделаешь, потому что я сошёл с ума! Ни тебя, ни меня нет! А ну отвечай!» Я дал ему кепкой по морде. Лев огрызнулся и раскрыл пасть, наверняка, чтоб сожрать меня, но я дыхнул на него смертельной комбинацией спиртного, он стушевался и убежал с моей кепкой. Я дико расхохотался. Тут портье выскочил из гостиницы, закинул меня на плечо и занес в номер. Я провалился в сон.
Проснулся я уже поздно вечером. Голова трещала, будто по ней били кувалдой. Включил интернет. У меня было миллион сообщений, но не было сил их смотреть. Стал читать новости. Оказывается, ночью невиданной силы ливень затопил тбилисский зоопарк, и водой вынесло зверей из заграждений.
Лев загрыз несколько человек недалеко от моей гостиницы. «Уже больше суток не выходит на связь американский поэт, приехавший на гастроли в Тбилиси. Рядом с расстрелянным львом нашли его изорванную кепку», — сообщали взволнованные журналисты. Я вспомнил, как я дернул зверя за хвост. Он был настоящим!
В соцсетях было еще тревожней. Дядя Сруль Исаакович в Бруклине начал сбор средств по возвращению моего разорванного львами тела в Америку. Известный нью-йоркский ребе Шульцман согласился сказать речь на моих похоронах, если похороны будут в среду. А в четверг он должен быть на свадьбе парикмахера Каца с 46‑й улицы, и вы же знаете этих Кацов! Они не согласятся ни секунды подождать.
Поэт Саша Китов в Праге уже организовал мой мемориальный вечер. На нем он собирается прочесть мой самый известный стих «На освобождение геев Кандагара от талибанского гетеросексуального ига». Ну и дела! Я открыл бутылку «Саперави», которую мне подарил таможенник в тбилисском аэропорту. Так что, я реального льва дернул за хвост? И дал ему кепкой по морде? Круто! Потянуло опять спать. Я докончил бутылку одним глотком, зевнул, выключил планшет и опять вырубился.
На следующий день с еще трещащей головой и новой кепкой на ней я вышел из гостиницы. В Тбилиси был полный апокалипсис. Снесенные дома, перевернутые машины, пробегающие солдаты с винтовками наперевес, полицейские бронетранспортеры, объявляющие что-то на грузинском. Прямо на дороге лежал застреленный тигр.
Я постоял над его трупом, сняв кепку. Жизнь несправедлива! Я увидел, как из реки вытаскивают затопленную машину, а из нее — труп молодой женщины, и кладут в мешок. Мне стало жалко эту гостеприимную страну и ее народ. Это, видимо, я приношу несчастья. Куда ни приеду, там что-то случается.
Мое выступление отменили, но дорога в аэропорт была смыта. Я брел бесцельно по городу уже час, когда выскочил грузин Ираклий, поэт, с которым я пил у Анны, и стал показывать куда-то рукой: «Быстрее, нужна помощь!»
Я побежал за ним. Посередине проспекта Руставели, напротив магазина швейцарских часов, стоял звезда тбилисского зоопарка бегемот Гоги. Он был окружен машинами и толпой народа, но не обращал ни на кого внимания. Помню, позавчера у витрины этого магазина я тоже стоял как вкопанный.
Какие классные часы там продаются, но даже мне, зарабатывающему раз в десять больше Ираклия, они не по карману. Глаза Гоги выражали печаль, и я мог его понять. Как можно не хотеть такое чудо техники и дизайна?
Ираклий закричал:
— Гоги! Дорогой! Иди домой! Мы решили проблему — попросили слона Вахтанга подвинуться. Тебе уже есть место. Там сухо. Иди туда!
Но Гоги продолжал зачарованно пялиться на ремешки и циферблаты. Ираклий не выдержал:
— Гоги! Посмотри, вот человек, приехал из далекой Америки. Еврей! Что он о грузинах подумает? О Тбилиси? Тебе не стыдно? В Америке скажут: «Опять грузины выкидывают свои грузинские штучки!» Ты знаешь, как сейчас наша маленькая страна нуждается в американских инвестициях? Ты телевизор не смотришь? Ты слышал, что президент говорил? Ты что нас позоришь?
Животное даже ухом не повело. Ираклий продолжил:
— Взгляни на Сашу! Он не только американец, он ещё очень хороший писатель. Он в Америке у самого Аллена Гинзберга учился. А еще его из Англии депортировали!
Гоги повернул ко мне голову. Ираклий подтолкнул меня:
— Подойди, погладь его! Не волнуйся, он добрый! Мы, правда, кололи в него кучу снотворного, чтобы не хулиганил. Но непонятно, сколько надо на этого гиганта. Он весит полторы тонны и пятьдесят километров в час бегает!
Я вспомнил, как недавно читал, что от бегемотов за год погибает в мире больше людей, чем от тигров и акул вместе взятых, сделал робкий шаг вперёд и погладил шероховатую кожу.
Гоги медленно отвернулся от витрины и начал степенно идти в сторону зоопарка. В это время зазвонил мой телефон. Это была столетняя полуглухая тетя Ида из дома престарелых в Канаде:
— Алле! Саша! Мне твоя мама сказала, что тебя съел лев. Это правда? Я хочу выразить соболезнования.
— Тетя Ида! Это не совсем соответствует действительности, но я не могу сейчас вам все рассказать. Я веду бегемота Гоги к слону Вахтангу домой. Он очень нервный. Он не спал целую ночь и ему не купили швейцарские часы.
— Не слышу! Ты женился? Ну, грузинки все красавицы! Слава Богу! Я думала, что до этого момента не доживу. Сейчас позвоню в Хайфу и Киев, расскажу всем родственникам.
Мы довели Гоги к вольеру. Как только он зашел внутрь, зазвонил телефон уже у Ираклия. Он выслушал чью-то речь и радостно воскликнул:
— Императорского пингвина Моисея, которого подарил нам иерусалимский зоопарк, унесло наводнением в Азербайджан. Но Моисей понял, что не может жить без Грузии, и поплыл назад. Его встретили на границе и везут в Тбилиси. Да здравствует грузинско-еврейская дружба!
Все стали меня обнимать. Я почувствовал себя счастливым человеком!
На следующий день.
После долгого ливня и наводнения в Тбилиси наступил конец света. Вырубилось электричество. Разбежались все звери из зоопарка. На улицах валялись застреленные львы и рядом жирафы, задранные сибирскими тиграми.
Бегали перепуганные и голодные бегемоты и носороги. С бронетранспортеров просили животным на глаза не попадаться. Перевернутые машины, сваленные деревья. В общем, хаос. Как я и люблю. Плохо было только, что мое выступление отменили. И поесть негде. Все рестораны закрыты. Известный грузинский поэт Ираклий пригласил на ужин к себе домой.
Мы купили дома у друга Ираклия Варлама бочонок молодого грузинского вина и бочонок коньяка. Про водку Ираклий сказал можно не волноваться. У него есть. Трезвыми не останемся.
Мы перебежками, прячась от злых носорогов и белых медведей, добежали к парадному Ираклия. У него был дом очень похож на тот, в котором я вырос в Киеве. Но тут выяснилось, чтобы воспользоваться лифтом, надо бросить монетку. Прямо как в метро.
Ираклий предложил пойти наверх пешком, но есть подозрения, что на лестнице могут прятаться голодные хищники. Я решил бросить монетку. Хотел испытать это впечатление. Ехать в лифте за деньги. Скажу вам – ничего особенного. То еще удовольствие. Также как и бесплатно.
Дома нас встретили три его дочки. 16, 18, 20 лет. Все красавицы: Мириам, Сулико, и Саломэ. По-русски никто из них не говорил. Пришлось с ними говорить на английском, но тогда обижался хозяин. Я решил просто смотреть на Саломэ.
Ираклий что-то сказал на грузинском, и девочки занялись приготовлением пира. Это значит, поставили две табуретки и между ними положили большую фанерную доску и стали накладывать яства. Я засмотрелся на Саломэ! Какая красавица!
В древности грузинки считались самыми красивыми женщинами в мире. Я решил написать ей оду, сонет, поэму, как только вернусь в гостиницу. Если меня, конечно, по дороге не разорвет лев или не затопчет бегемот.
Тут вылезла из шкафа жена Ираклия Нонна. Она была тоже известной грузинской поэтессой. Она со мной поговорила о Эмили Дикинсон. Неожиданно она сказала, что я ей дал идею для стиха и поспешила назад в шкаф, дав предварительно дочкам указания, что мне приготовить. Я решил, что это хорошая идея и мне надо будет тоже попробовать дома писать в шкафу.
Через два часа бурного чревоугодия и пьянства, я захотел в туалет. Пошел туда на минут десять. А слив воды, значит, и не работает. Воды-то и нет!! Ой, как неудобно! Ну а, что делать прикажете. Я вышел и говорю Ираклию.
Он сказал что-то на грузинском Саломэ и она побежали с ведрам набирать воду на кухню. Я обо всем догадался. Нет! Не позволю! Я встал на пороге в туалет! Не будет Саломэ, моя будущая жена, этот чистый цветок, смывать за мной!
Ираклий взял ружье со стены и сказал, что он меня застрелит, но ни один гость в его доме сам это смывать не будет. Это позор на всю Грузию! Тут Нонна выскочила из шкафа, дала Ираклию подзатыльник, он расплакался, и Саломэ благодарно протянула мне ведро. Нонна проследила, что все в порядке, и полезла уже в спальне под кровать писать стихи дальше. Шкаф похоже уже весь свой творческий потенциал исчерпал.
Потом мы сели пить водку и Саломэ с сестрами пели нам грузинские песни. И я уснул на коленях у Саломэ и уже не слышал сирен на улицах, выстрелов, рева животных и криков случайных прохожих, которые наткнулись на разъяренных бегемотов.
Лев
Поэты умирают по-разному:
Кто-то в своей постели в 90,
Кто-то повесится, или застрелится, или сопьется,
Кто-то сбежит и погибнет на войне.
Как это все предсказуемо и скучно!
А меня вот посередине Тбилиси мог съесть лев,
Я мгновенно бы стал всемирно известным,
Мои книги перевели бы на все языки мира,
Но от меня так несло водкой,
Что лев тряхнул гордой головой и пошел дальше.
И я расплакался, что из-за своего алкоголизма,
Умру в полной неизвестности.
Читайте также:
Читайте также:
Обсуждение
Самые последние новости
