Музей расположился в бывшем домике смотрителя Суворовского музея, в нем всего шесть залов, тем не менее там поместились впечатляющая панорама легендарного перехода Суворова через Альпы, уникальный макет последнего парада Российской императорской гвардии 1914 года на Марсовом поле и даже маленький театр. Коллекция музея очень велика – более 60 тысяч фигурок оловянных солдатиков, созданных в разное время в разных странах.
О первом в России Музее оловянного солдатика мы беседуем с заместителем директора Государственного мемориального музея Суворова Александром Лукирским и профессором кафедры антропологии Европейского университета в Петербурге Ильей Утехиным.
– Александр, как пришла идея создать Музей оловянного солдатика и как она осуществилась?
– В 1966 году музей Суворова получил в наследство коллекции двух ленинградских коллекционеров, Александра Любимова и Михаила Люшковского. С 90‑х годов была поставлена цель – создать музей солдатиков, и когда было принято волевое решение о том, что он будет в домике музейного смотрителя, начали создавать концепцию, художественное решение. Нам стала помогать студия «Шоу-консалтинг» и ее художественный руководитель Глеб Фельштинский, они предложили театрализованную идею «Храброго оловянного солдатика» Андерсена – и вписали этот маленький кукольный спектакль в музейное пространство.
– А что это за люди – коллекционеры оловянных солдатиков?
– Это люди увлеченные. Оба наших коллекционера-основателя были участниками Великой Отечественной войны, они собирали свои коллекции, чтобы воссоздавать сражения прошлого. На двоих у них 62 тысячи фигурок, позволявших воссоздать, например, сражение под Мукденом, Бородинское сражение и другие битвы. Михаил Люшковский был консультантом у Бондарчука в фильме «Война и мир», он привез чемодан с фигурками, и они со съемочной группой разыгрывали это сражение. Но это только одна ипостась коллекционирования. Кому-то нравится собирать солдатиков как образцы контррельефной гравюры, как самостоятельные произведения искусства, кому-то нравится собирать расписанные фигурки, кому-то – расписывать их самому, кому-то нравятся редкие фигурки – это уже область антиквариата.
Военная составляющая сейчас отходит на задний план, потому что прошло время, когда люди создавали военные парады, сражения, сейчас коллекции становятся более камерными. Входят в моду бокс-диарамы – такие маленькие коробочки, там есть задничек, и внутри какой-то сюжет с фигурками. Их можно поставить на полку, повестить на стенку, это украшение. Каждый выбирает, что ему нравится.
– Илья, оказывается, солдатики – это предметы украшения интерьера…
– Да, я впечатлен тем, как это сделано. Современная музейная техника превращает музей в новый вид зрелища. Мы обычно приходим в музей смотреть на предметы, и они здесь есть, но тут с ними совмещается мультимедийная экспозиция – через театральное действие. Сейчас у нас возникает много музеев с плакатами на стенах – «Россия – моя история». Можно добавить мультимедийную экспозицию, все будет мелькать, но собственно музейное тут зачастую утрачивается. А здесь мы видим, как музей превращается в кукольный театр, и это очень здорово сделано.
– Казалось бы, мы знаем, что война – это кровь и грязь, но вот мы прошли по экспозиции и так любовались ею – почему?
– Потому что это кукольный театр, детская игрушка. Но взрослые тоже любят солдатиков, то есть это игрушка, выходящая за пределы детской. Мемориальная миниатюра отражает существенную часть жизни. Не случайно здесь театр: эта миниатюра особенно хорошо отражает тот период европейской цивилизации, когда военное дело было очень театральным. Полководцы стояли друг против друга, двигали полками. И парад, и сражение – все это был театр. Это завораживает.
– Почему военная эстетика занимает так много места в культуре разных народов?
– Я думаю, речь идет не только о военной эстетике. Военное дело – неотъемлемая часть любого общества. Есть такая профессия – защищать родину, почетная профессия, благодаря ей родина существует. Тот факт, что люди этой профессии ходят в форме, эстетизирует ее. И увлечение всякими знаками отличия, значками – это на самом деле выражение своей идентичности. У фанатов «Зенита» – синий шарф, у студентов – футболки с названием университета, а у человека, чувствующего единение с той силой, которая поддерживает его страну, чувствующего себя частью этой страны, – соответствующее отношение к форме.
Я ходил с камерой на замечательную акцию «Бессмертный полк», и у меня в кадре много детей, одетых в военную форму. Я попробовал разобраться – что меня в этом коробит, что вообще коробит современного интеллигента в отношении формы. И я понял, что мы не умеем разводить свою идентичность как индивидов и свою идентичность как людей, причастных к своей стране. Мы не можем приравнять страну к государству – и правильно, потому что государство меняется. И нам кажется, что форма имеет отношение к государству, а у нас к нему есть разные претензии, у нас с ним «эстетические разногласия», стилистический диссонанс. Но люди разные, у нас сейчас уже не массовое общество середины ХХ века, у нас много стилей жизни, у всех разные прически, и кто-то ходит в форме – пожалуйста.
– Александр, а вам не приходило в голову то, о чем говорит Илья, когда вы занимались оловянными солдатиками, военной культурой?
– Отчасти – да, хотя обо мне трудно говорить, я еще в детстве ходил в кружок любителей военной истории при музее Суворова, я участник движения военно-исторической реконструкции, так что для меня неоправданное ношение военной формы, современной или времен Великой Отечественной войны – это диссонанс. Я неплохо представляю историю своей семьи, историю ношения военной формы и считаю, что если хочешь носить форму – вступай в движение реконструкторов, только тогда это будет органично.
– А зачем это вообще – самим носить военную форму, наряжать в нее детей?
– Я думаю, это один из способов почувствовать сопричастность к великим событиям прошлого. Есть же Общество потомков декабристов, Общество потомков войны 1812 года – люди хотят причаститься памяти предков, но, по-моему, это не всегда получается уместно.
– Илья, а вам это движение кажется естественным или оно замещает нечто отсутствующее в российском обществе?
– С одной стороны, это естественно – так развивается мода. У нас есть спортивные костюмы, но их носят не только спортсмены, это просто такой стиль. Но что касается памяти, попыток почувствовать себя причастным к какой-то группе, возникает вопрос: а что это за группа? Например, у нас есть более или менее настоящие казачьи объединения, а есть совсем уж ряженые. Но показательно, что в одном культурном пространстве люди могут проявлять себя таким образом.
Напомню: в середине 30‑х годов было запрещено носить значки неустановленного образца. Даже в позднесоветское время такой значок, майка с самодельной надписью – все это было немыслимо, все равно что использовать себя в качестве медийного носителя. Публичное пространство было четко регламентировано, а сейчас – пиши и носи все что угодно – в пределах закона. Мне кажется, это очень хорошо, это позволяет людям выражать себя, искать свои пути.
– Александр, вы же встречались с коллекционерами, что это за люди – интересные? Фрики?
– Я расскажу о двух. Лев Майданович родился до революции, в 1917 году заканчивал гардемаринские классы при Морском кадетском корпусе, и тут случилась революция. В этот момент он находился на пути на Дальний Восток, встал на сторону белых, совершил полукругосветное путешествие, после Гражданской войны жил в Эстонии. Он был воспитанником известного белого генерала Кутепова, боролся с советской властью, нелегально переходил советскую границу, участвовал в перестрелке с пограничниками. Но после смерти Кутепова он отошел от дел и уехал в Париж, где работал маляром – тут-то он и начал делать солдатиков. А в 1956 году, после объявления амнистии он приехал в СССР, жил в Алма-Ате, потом поселился в Сергиевом Посаде. Наверное, он первый в СССР начал создавать оловянных солдатиков, не только Суворова и Кутузова, но и Дмитрия Донского, благословение на Куликовскую битву, оловянные макеты церквей (у нас они тоже есть). И свою коллекцию он передал нам.
Вторая история – Григория Иванова. Он тоже из офицерской семьи, офицер советского флота. При невыясненных обстоятельствах в 1941 году его корабль вместе с несколькими другими ушел в Стокгольм от острова Эзель. Скорее всего, они вывозили командный состав и партийных руководителей в нейтральную страну – Эзель был уже отрезан наступавшими немцами. Иванов остался в Стокгольме, работал мастером в велосипедной мастерской, жил в крайней бедности и все, что зарабатывал, тратил на создание солдатиков – последнего парада на Марсовом поле в 1914 году. Он наладил связи с эмигрантами, которые присылали ему зарисовки и фотографии, на основании чего он разрабатывал эскизы формы русской гвардии, или обращался к рисовальщикам фигурок: это особый жанр.
В каталоге фигурирует имя неизвестного русского автора Владимира Куликова, он жил в Москве и был автором иллюстраций к книге «Твоя военная форма» по истории военной формы внутренних войск СССР. Непонятно, как наладился контакт между ним и Ивановым, жившим в Стокгольме. Иванов за недостатком средств не смог реализовать весь свой план, но он создал всю гвардейскую кавалерию, всю пехоту, основные типы армейской кавалерии и пехоты – несколько сотен фигурок. Серия называется «Последний парад русской армии», это отражение майского парада 1914 года. Он был ежегодным, им заканчивался зимний сезон – и армия уходила на маневры в Царское Село. Но после 1914 года гвардия уже оделась в военную форму и пошла воевать. Григорий Иванов создал своеобразный памятник солдатам и офицерам российской императорской армии.
– Илья, вот вы сказали: есть такая профессия – защищать родину. С этим не поспоришь, но нет ли в культе всего военного агрессивной составляющей: чужие родины захватывать – это вроде тоже ничего, как вам видится?
– Думаю, что нет – по крайней мере, в случае детей, играющих в игрушки. Конечно, интереснее быть победителем и захватить соседнюю гору, но это не имеет отношения к идее, что мы должны всех поработить и захватить всю Европу. Спорт канализирует агрессию и придает ей ритуализованную форму, и то же самое делает игра. Другое дело, когда тут появляется государственная идеология. Если государство готовит страну к войне, оно будет вводить в школах строевую подготовку, форму, хоровое пение: все это упрощает изготовление из населения послушной массы. Вряд ли игра в солдатики напрямую с этим связана.
– Но тут речь о военной эстетике – мы же знаем из литературы, как велико было всегда в России восхищение мундиром, который во всех гостиных, на всех балах выигрывал у фрака, почему?
– Военный же всегда с усами – это вопрос к дамам. Вообще-то дама всегда выбирает того, кто лучше дерется – это у всех видов так.
– Вы согласны, Александр?
– В 30‑е годы выходил журнал «Советская игрушка», там были статьи с четкими предписаниями использовать солдатиков в военно-патриотическом воспитании. Но после войны я больше не встречал упоминаний об этом – от этого отошли.
– А в России делались фигурки вражеских армий – белогвардейцев, нацистов?
– Это сложный и интересный вопрос. Вот во Франции после войны одна фирма выпустила набор войск СС: под воздействием общественности формы были разбиты. В СССР до 60‑х годов никакой противник не воспроизводился. Только на закате советской власти появляются очень ограниченными тиражами крестоносцы и другие западные рыцари. Татаро-монголов, заметьте (хоть это и неправильное название) не изображали.
– То есть делали только тех, кого безусловно победили?
– Дело не в этом. Не было фигурок по 1812 году, только в 80‑х годах вышел набор: французы там угадываются, но не акцентируются. А ведь никакой идеологической нагрузки они не несли, но на моей памяти их не разрабатывали, делали исключительно крестоносцев.
– Илья, как вы думаете, почему?
– Есть идея – был ведь фильм «Александр Невский». Это очень интересно, как историческое сознание советского общества связано с кино. К каждому ордену – Александра Невского, Нахимова, Ушакова – тут же выходит биографический фильм, чтобы было понятно, за что дают этот орден. И «Александр Невский» – один из важнейших фильмов про историческое сознание советского народа и про преемственность к тому российскому, что воплощает этот князь. Поэтому, конечно, крестоносцы, которых побили на Чудском озере, – единственные кандидаты, чтобы сразиться с нашими.
– Александр, вы рассказывали, что один из коллекционеров разыгрывал с Бондарчуком Бородинское сражение – так получается, что он расставлял только русских солдатиков?
– Нет, Люшковский начал собирать свою коллекцию еще до революции, а фирма Генрихсона делала всех. То, чего ему не хватало, Люшковский формовал, отливал и расписывал сам. У него был четкий подход: русская армия – армия противника.
– То есть до революции врагов изображали?
– Моду диктовал только практический интерес: если немцы выпускали набор по выигранной ими войне 1870 года, то в коробке всегда было 2 части – в одной немцы, в другой французы. Так же и по другим войнам: это прагматичный подход – чтобы продавать. А у нас в 70‑е годы было закуплено несколько заграничных наборов – древние египтяне, викинги, ковбои, индейцы, их по лицензии начали производить на донецкой фабрике игрушек.
– Ну, а как же главная-то война?
– Да, не любили у нас немецких оловянных солдатиков.
– Илья, как вы считаете, почему?
– Эта замечательная ситуация, когда наши пластиковые «Бежит матрос, бежит солдат, стреляет на ходу» – а la «Оборона Севастополя» Дейнеки – воюют с Чингачгуком и рыцарями. Значит, ребенок играет не в конкретную войну, а просто в солдатиков. Да, во дворе дети играли в гестапо – «и насмерть замучен сантехник Потапов». Да, немец – общее название противника, но завтра он будет Чингачгук.
– Это завтра. И потом, играют дети, а делают-то игрушки взрослые! Почему избегают делать немцев?
– Видимо, после войны не могли допустить, что враг будет изображен таким образом, враг мог быть только карикатурой. У нас военное кино показывает эволюцию образа врага: сначала он карикатурный, и проходит много времени, прежде чем в фильме про Штирлица врагов так одевают и изображают, что они вдруг становятся модными и популярными, – это испугало идеологические власти. Ведь форма – это часть обаяния Штирлица.
– Александр, что вы скажете?
– После выхода этого фильма оперативные сводки зарегистрировали резкий всплеск неонацизма в стране. А раньше – это важный момент – мы практически не видим немцев крупным планом, это тени на горизонте, танки – техника, а не люди. У нас до сих пор не готовы воспринимать нашего противника в этой войне как человека. Иногда на выставках показывают форму немцев, их союзников, и реакция, особенно со стороны ветеранов, бывает такая – что вы нам показываете, уберите! Сейчас в некотором смысле идет противостояние тех, кто воевал, и их детей, во многом воспитанных уже на советских легендах. Воевавшие с уважением относятся к немцам, а их потомки – нет. Была уже сформирована некая государственная легенда, и солдатик в немецкой форме в нее не вписывается. А люди, которые принимают решения о создании музеев, о разработке моделей игрушек, в основном воспитаны на легенде.
– Илья, так что, получается, сознательно не хотели эстетизировать и очеловечивать врага?
– Я думаю, что в солдатиках человек особенно не виден – за исключением некоторых случаев, которые меня заинтересовали в экспозиции. Я не знал, что есть миниатюры, где изображается несение раненых, копание могилы – те стороны войны, в которые вообще-то не принято играть. Значит, это имеет отношение не столько к игре, сколько к исторической памяти.
– Раз даже в игрушках не хотят видеть изображений врага, раз так реагируют на музейные экспозиции – значит, война все еще не отболела?
– Безусловно, не отболела – и на уровне семейной памяти, и на уровне народной памяти, раз мы видим, что «Бессмертный полк» – это самая массовая акция, причем хоть там и есть согнанные бюджетники, но в основном это низовая инициатива, люди выходит по искреннему порыву.
– Илья, Александр сказал, что люди, принимающие решения о создании музеев, разработке моделей игрушек, воспитаны на легенде. Получается, что мы предпочитаем обращение не к истории, а к легенде?
– А никогда не было обращения непосредственно к истории, за исключением тех, у кого есть свой личный опыт. Да и эти люди – почему они должны пройти мимо мифов? Свой собственный опыт они интерпретируют и через те смыслы, которые приходят из мифов и массовой культуры.
– Александр, а вы как считаете?
– Я считаю, что лучше играть в солдатиков и заниматься реконструкцией, чем по-настоящему убивать друг друга.
– А не получается ли, что игра эстетизирует войну, делает ее нестрашной – и, значит, еще более возможной?
– Нет, занимаясь игрой в солдатики или реконструкцией, человек получает знания, в том числе и об оборотной стороне войны.
– Он-то да, а те, кто на него смотрят, – нет.
– Да, к сожалению, во времена массовой пропаганды у нас не говорят о черных сторонах войны.
– Илья, вы согласны с этим?
– Не случайно в сказке про стойкого оловянного солдатка главный герой – инвалид. Именно он – человек, именно у него – человеческие чувства, именно из него потом получается сердце. Поэтому для людей с более тонкой душевной организацией даже оловянные солдатики могут послужить путем к чувствительности, к осознанию ужасных сторон войны, – сказал в интервью Радио Свобода профессор Европейского университета в Петербурге Илья Утехин.
Татьяна Вольтская
Материал размещён с разрешения международной радиостанции «Радио Свобода»
