Ольга Романова: “Чёрт, мне очень трудно это говорить, но немцы устали от украинцев”
Ольга Романова – правозащитница, журналист.
Родилась в Подмосковье в семье врачей. Окончила финансово-экономический факультет Московского финансового института. Работала по профессии, пока не пришла в журналистику на волне Перестройки.
- В 1989 году эмигрировала в Америку, трудилась официанткой и пела в баре на Брайтон-Бич, но во время путча 1991 года вернулась в Москву.
- Во второй половине 1990-ых пришла на телевидение, однако со скандалом уволилась с канала «ТВ Центр» из-за задержки зарплат. Сотрудничала с газетами “Сегодня”, “Ведомости”, “Версия”, журналами The New Times и Business Week, порталом Slon.ru, радиостанцией “Эхо Москвы”.
- В 2000-ых стала лицом канала REN-TV, получила «ТЭФИ» в номинации «Ведущий информационной программы».
- Основала в 2008 году движение “Русь сидящая” – неформальное объединение граждан, чьи родственники находились в местах лишения свободы.
- В 2012 году вошла в Координационный совет российской оппозиции.
- Переехала из России в Германию в 2017 году из-за судебного разбирательства с Федеральной службой исполнения наказаний.
Живет и работает в Берлине. Активно занимается правозащитной деятельностью и поддержкой заключенных. Является исполнительным директором благотворительного фонда “Русь сидящая”.
Читайте также: Михаил Фихтенгольц: “Никто сегодня так не ненавидит русских, как они сами”
Ольга Романова: “Чёрт, мне очень трудно это говорить, но немцы устали от украинцев”
Маша Майерс: Здравствуйте, у микрофона Маша Майерс. Я рада вас приветствовать из Берлинской студии Reforum Spaces. Это проект «Дойче VITA» – час из жизни людей, выбравших Германию. И сегодня наша гостья – это правозащитница Ольга Романова. Ольга, добрый день.
Ольга Романова: Привет.
Я на самом деле не выбирала Берлин, это он меня выбрал
Маша Майерс: Почему Германия? Ты же приехала в Германию позже, чем переселенцы, чем основная волна 1990‑х годов, но раньше, чем антивоенная эмиграция 2022-го года.
Ольга Романова: Я на самом деле не выбирала Берлин. Он меня выбрал. Я уехала куда глаза глядят во время обысков у себя в «Руси сидящей». Думала, что я пересижу пару-тройку месяцев, разберусь. Когда стало понятно, что трехмесячные визы на исходе – надо что-то делать. Я думала во Франции остаться. Но Берлин был выбран как место, которое «поцентрее»: здесь все конференции, в отличие от Парижа, здесь вся политическая жизнь. В Брюссель ехать глуповато, а Берлин – центр Европы. При этом я не знала немецкого ровно так же, как я не знала французского. И мне было все равно что учить. Поэтому Берлин – на год, на полтора, и я была уверена, что вернусь. Теперь это главный город моей жизни.
Маша Майерс: Мне интересна мысль по поводу того, что Берлин – центр жизни. Люди, которые живут здесь больше года, говорят о том, что Берлин таковым становится, но он таким был уже сколько лет назад? Ты приехала лет 7 назад?
Ольга Романова: Да, 6,5 лет назад я приехала, на интервью со Шредером ездила. Мне Берлин нравился, я думала, что это город, в котором я смогла бы жить, но я точно так же думала про Ярославль, что я могу жить в небольшом городе, очень интересном, очень красивом, на Волге, и я могу себя там хорошо ощущать. Когда Немцов стал депутатом, я примеряла города на себя – любые! И точно так же примерила Берлин… И примерно в то же время сказала «да» Ярославлю и «да» Берлину.
Судьба забросила все-таки в Берлин. Он меняется на глазах, действительно, но, мне кажется, с ним это происходит все время. И до того, как я приехала, он менялся на глазах. Когда я разговариваю со старожилами, они рассказывают про преображение Пренцлауэрберга из совершенно неустроенного, разваленного района, где было исключительно угольное отопление, в то самое, во что это превратилось сейчас – почти Белгравия. Я видела и помню такую джентрификацию Кройцберга.
Когда я была первый раз в Берлине, я брала интервью у префекта района Нойкёльн по поводу того, как он пытается остановить бандитизм. И я очень хорошо помню, что было страшно выходить просто. Здесь дойти от U‑Bahn к Ратуше – вообще район такой страшновастенький… Был. Нойкёльн на моих глазах стал модным районом и дальше развивается, и я на него посматриваю сейчас просто с большим воодушевлением, и на него примеряюсь. Это то, что я увидела за 6 лет.
Государство взрослых не трогает, их не исправить, государство работает с детьми
Маша Майерс: А что префект тебе рассказывал? Запомнилось ли тебе что-то из этого интервью? Что именно должна сделать власть «здорового человека», чтобы превратить такой страшненький район в модный и активно развивающийся?
Ольга Романова: Темой интервью были бандитские районы, гетто, чем и был Нойкёльн. И он рассказывал про то, какие диаспоры чем занимаются, например. Наркотиками занимаются арабские диаспоры. Диаспоры синти и рома – у них другой совершенно бизнес. Турецкий криминальный бизнес – у них третье что-то, и так далее. Я говорю: «Как вы со всем этим справляетесь?».
Он рассказал, что, во-первых, есть НКО. На каждую диаспору там по сотне НКО, и мы их всячески приветствуем. Во-вторых, самое главное – программа «Европейские мамочки». На этой программе вырос весь Берлин. ЕС выделяют деньги на то, чтобы тут боролись с бандитизмом. Каким образом? Мы взрослых вообще не трогаем. Пусть живут, как хотят. Стреляют, торгуют, чем хотят. Их не исправить. Мы работаем с детьми. Мы берем мамочку и говорим: «Зульфия, вот ты третья жена. молодец. Вот у тебя восемь детей, в школу они не ходят. Хочешь денег, мобильный телефон, планшет? И мы еще будем тебе платить за то, что твой ребенок один пойдет в школу. И ты будешь отчитываться на планшете в интернете, что он сегодня получил задание, что одет, обут, сыт, здоров, а второй пойдет – на тебе еще 10 €. Слушай, а приведи еще жену, приведи подружку, станешь главной над ними, станешь бригадиром, будет больше денег».
И они пошли учить детей, работать с детьми и платить мамочкам за то, что они смотрят, чтобы их дети учились.
Я живу в Кройцберге много лет и я наблюдаю вокруг мультикультурный мир. Я уже живу, естественно, вместе со взрослыми людьми, которые сами родители. И я понимаю, что это не этнические немцы, но это абсолютно приятные, грамотные, симпатичные люди с профессией, с хорошим языком. Никто же не удивился, когда выяснилось, что наша любимая прививка «Пфайзер» — это открытие немецких ученых турецкого происхождения, которые тут вовсе не четвертое поколение, они – тот самый продукт программы «Европейские мамочки». И вот на моих глазах, пока росли детки, изменился Нойкёльн.
Маша Майерс: Удивительно. Кстати, если тебе близка Франция, не могу не спросить про погромы французские… Когда нам эксперты в эфире рассказывают, что Франция не может с этим справиться, поскольку выросло поколение детей в гетто, которым невозможно привить европейскую культуру и европейские ценности. Грубо говоря, это «бунт малолеток».
Ольга Романова: С этим вообще очень тяжело справиться, правда. Эта проблема в Германии есть.
«Это не наша война!». Как не ваша война? А какая ваша? И не спросишь – неудобно
Маша Майерс: То, как ты описала, как с этим справились немцы, кажется, что это легко и просто.
Ольга Романова: Они справляются. Но ведь каждый раз появляются новые вызовы. Я слышала про эту программу «европейских мамочек» в начале двухтысячных: практически за 15 лет до сирийской волны беженцев. Это новая проблема. А украинские беженцы и то, с чем мы сталкиваемся? Я знаю, что в нашей программе был прекрасный мой друг Миша Фихтенгольц. У нас с ним вместе несколько подшефных украинских семей, где есть детские проблемы очень серьезные, потому что там еще травматический фактор войны. И отцы возвращаются с войны раненые, но тоже с посттравматическим фактором. Украинские женщины здесь уже эмансипировались, если вдруг таковыми не были, и мы тоже наблюдаем эти проблемы.
Эти проблемы подкидывает жизнь каждый раз. И я все это очень хорошо понимаю, но время от времени в Германии вспыхивают подобные бунты. Мы с вами здесь сидим напротив Гёрлице- парка, а я помню такую вспышку в городе Гёрлиц. Это на границе Польша – Чехия – Германия. Я была в Гёрлице года два назад, и меня совершенно поразило, что город с очень плохой репутацией в этом плане, а в центре города стоит синагога (это было лето), распахнутые окна и двери – и никакой полиции вокруг (как в Берлине), потому что уже можно, потому что уже мы никого не боимся. Совсем недавно это была проблема. Я думаю, она осталась, просто ее как-то здесь решают.
Да, Берлин мультикультурный город, левацкий город. Сейчас меня больше всего раздражает граффити на всех стенах, во всех районах: «Das ist nicht unser Krieg», то есть «Это не наша война!». Как не ваша война? А какая ваша война? И не спросишь – неудобно.
Маша Майерс: А ты помнишь, как здесь начиналась твоя жизнь? У тебя был какой-то перерыв в работе, связанный с переездом из России в Германию?
Ольга Романова: Нет, «Русь сидящая» есть всегда, головы не поднимешь, просто меняется объем и направление работы. И пока ты думала, что это временно, ты не расширялась, а когда я сообразила, что, кажется, все-таки я тут на некоторое время задержусь – и пошла работа по развитию западного, европейского крыла «Руси сидящей». И, как казалось, исключительно вовремя. Я никак не думала, что открытие бранчей «Руси сидящей» в Чехии, в Германии, что это будет так нужно, потому что между Европой и Россией опустится железный занавес, по крайней мере, финансовый. И это оказалось очень кстати. Мы бы не выжили, если бы я в свое время не открывала бы бранчи.
Нам все сказали в один голос: «Уберите слово Russland!»
Маша Майерс: А что делают эти бранчи? Какая задача?
Ольга Романова: Разные задачи. Например, фонд у меня в Праге, который называется «За вашу и нашу свободу», он много чем занимается, но это узловой фонд, который плюс ко всему аккумулируют деньги, которые я умею передавать для других правозащитных организаций в Россию (для своей в том числе).
Этот фонд еще занимается отдельными программами помощи украинцам. Например, в Праге есть украинская школа для молодежи. Мы приложили к этому руку, потому что это наш дружественный фонд, дочерний практически – «Культу.рус». Мы так назывались в свое время, мы не видели ничего плохого в слове «Россия», как и никто не видел. Однако мы имели большие проблемы в прошлом году, когда регистрировали здесь, в Берлине, организацию «Русь сидящая» (по-немецки «Russland hinter Gittern»), и нам все сказали в один голос: «Уберите слово Russland».
Маша Майерс: Куда? Куда ее убрать? Она же «сидящая».
Ольга Романова: Это было очень трудно – убедить, что слово «Russland» должно остаться.
Маша Майерс: Потому что и страна осталась, и проблемы остались… да. Помимо этой истории с названием, скажи, как себя чувствует русскоговорящее сообщество с начала войны?
Ольга Романова: Ты про Берлин?
Маша Майерс: Про Германию, наверное, можно шире.
Ольга Романова: Начало войны мы все встретили на вокзалах, и это было спасением для нас, потому что мы с утра до ночи встречали поезда, встречали беженцев, которых отправляли, что-то с ними делали, размещали у себя, у своих друзей, меняли друг друга, говорили по-английски, потому что украинцы не хотели говорить по-русски. Это был бесконечный поток, и он очень хорошо отвлекал от новостей. Когда ты выбиваешься из сил, до крови, лишь бы не дать себе возможность задуматься. Работать, работать, работать. А потом начался другой поток – вас, «понаехавших». И это тоже все родные, знакомые, любимые люди. И даже если не родные и не очень знакомые, то все равно это же надо объяснить новеньким, ответить на их наивные вопросы: «Как ты думаешь, в каком районе лучше смотреть квартиру в Берлине? Посоветуйте, пожалуйста, банк, чтобы был хороший кэшбэк». 
Прапорщик ежедневно выходил с плакатами и писал стихи – какие стихи!
Маша Майерс: Или «Где купить тыквенный латте?»
Ольга Романова: У нас до тыквенного латте не дошло. Но когда я приехала, был квартирный кризис в Берлине. За 10 лет до меня был квартирный кризис в Берлине. Русская часть поехала после украинской. И здесь не то чтобы не было квартир. Мне кажется, картонных коробок не было – вообще ничего. Как это объяснить человеку из Москвы? Он ответит: ну что значит «нет квартиры»? Подороже заплати, 10 000 найди. Ну, нету! И такое ощущение, что я отказываю людям в куске хлеба. Когда я им говорю, что нет квартиры – не Оля, а «злая Аглая». А теперь – теперь да, нервный смех. Со временем как-то все более-менее пристроились, но все равно поток есть.
У меня сейчас главная проблема, главная головная боль и она же гордость; я забыла название городка – это еще 300 верст от Ханты-Мансийска. Прапорщик в отставке 52‑х лет. Женат, трое детей, все они сейчас в Черногории, политические беженцы. В смысле – прапорщик из Югры, он что делал? А он каждый день выходил с начала войны с плакатами и писал стихи – и какие стихи! То есть у него куча административных дел и, в конце концов, уголовка. И в общем он уже бежал. И вот мы сейчас в Черногории, и все люди, которые этим занимаются, постановили, что все-таки Германия, потому что это социальное государство, а он не справится ни в одной стране мира с его детьми, которых надо учить.
Сейчас прочитаю прапорщиковы стихи. Мне кажется, они должны прозвучать.
Вербицкий Павел Александрович, 1972-го года рождения, город Урай, дважды привлекался в КоАП, и, в конце концов, у нас статья 205.2 УК РФ. Публичные призывы к терроризму до 15-ти лет. Так на секундочку. Он прямо уехал из под суда. Итак, вот его строки:
«Нам с Украиной предлагают воевать
За яхты Сечина, за Путина дворцы.
Нам предлагают братьев убивать
Умалишённые уроды и скоты.
Плешивый карлик, чтобы нас отвлечь
От цен и от безумия ворья,
Готов и с целым миром воевать,
Чтоб уберечь и олигархов, и себя.
Когда же мы проснемся, как народ
Спасемся и спасем своих детей?
Пора давно, друзья мои, вставать
И в клочья рвать едроссовских бл**ей».
Маша Майерс: Сильно. Даже не знаю, что сказать.
Ольга Романова: Вот будут пятеро новых жителей Германии. Чем плохо-то?
Маша Майерс: Всем хорошо. Оля, вот ты сказала: «мы решили, что Германия». Как понять, кому Германия, кому не Германия? От чего зависит, какие факторы играют роль, какие критерии оценки?
Ольга Романова: На что ты готов? Готов ли ты учить сложный язык? Язык сложный. Если тебе 30 – ну ладно. 50, 60 – давай тоже учи. Ну надо! Это, в конце концов, правила приличия: живешь в стране – учи язык. Насколько он тебе нужен? Готов ли ты работать водителем такси или водителем автобуса после того, как ты был муниципальным депутатом? Готов или не готов?
Маша Майерс: Пока это общие мигрантские критерии. Какая разница, где ты: и в Черногории учи и работай таксистом, и в Германии учи и работай таксистом. Тут у тебя выбора то нет.
Ольга Романова: Самое главное – это тут же столкнешься с тем, что для разных слоев по-разному. Конечно, отсутствие тыквенного латте, фантастическая, феерическая немецкая бюрократия – здесь мы впереди планеты всей. (Черт, смотри, я уже говорю “Мы”!) Мы впереди планеты всей по нашей бюрократии и по ее безумию в том числе, и надо как-то находить подход к немецкой ментальности и стараться разговаривать, не пытаться врать ни в коем случае нигде, не пытаться что-то скрыть. Немцы хорошие ребята, на самом деле, но действительно у всех есть свой характер. Я сколько слышала жалоб на немцев и немецкую ментальность, и что мы не выдерживаем, едем домой или едем куда-то еще. Ну да, а чего вы хотите, под себя подстроить мир?
Маша Майерс: Приведи пример. Вот, понимаешь, я либо общаюсь с теми людьми, которые не общаются с немцами – это либо какие-то экспатские комьюнити, где говорят на английском, либо это русскоязычное комьюнити, где все свои. Тем более нас столько приехало. А немцы? Вот что такое немецкая ментальность образца 2023-го года?
Ольга Романова: Нет, тут даже не образца. Тут обычно: мальчик встречается с девочкой, они вместе живут 3 года, они вместе везде ходят. Все понимают, что они пара. В конце концов, они садятся вместе за стол и один другую спрашивает: «Скажи, пожалуйста, мы пара? Я могу считать тебя своей девушкой?». Она говорит: «Ну, пожалуй, да». Все, мы пара. До этого – нет. Ты не имеешь права даже думать о том, что ты его девушка, пока вы не сели и не обговорили. Что за глупости у вас в голове? Это может быть на третий день, а, может быть, никогда. Может быть, вы родите пятерых детей и не договоритесь, что вы пара. Вот это нормально.
Маша Майерс: Из этого какой вывод мы делаем? Это специфика каких-то отношений любовных или специфика того, как надо договариваться?
Ольга Романова: Это специфика всего, и ты просто обязан принять, и всё. В этом нет ничего плохого. Просто здесь так принято.
«Ничего страшного, вы не переживайте, что вы – русская, вы же не виноваты»
Маша Майерс: Ты тяжело приживалась? Ты помнишь, первый год или сколько надо времени, чтобы как-то комфортно себя почувствовать?
Ольга Романова: Я легко прижилась. На самом деле немцы, конечно, страна советов. Они все время дают советы. И до сих пор я принимала советы с благодарностью. У меня не было ни одного лишнего совета.
Вот, кстати, еще о разнице. У меня в одной квартире была соседка за стенкой, Рита, немка, чуть постарше меня, зажигалка просто. Мы как-то сразу очень сдружились. Я по-глупости спросила: «Рита, а ты с Запада, с Востока?» Она говорит: «Значит так, этот вопрос нам, ровесникам, задавать нельзя. Понимаешь, если человек с Запада, то ему пофигу. А если окажется человек с Востока, как я, это означает “А не стукач ли ты? Не работал ли стукачом в Штази?” А это, собственно, ровесники ГДР, живущие в Берлине выросшие берлинцы. То есть, с большой вероятностью, да (помнишь “Гудбай, Ленин” – все именно так может быть). Короче, у тех, кто старше 55-ти, не надо это спрашивать. Если ты попадешь на моложе – плевать, если ты попадешь на Запад – плевать, а вот если попадешь на Восток – не надо, обидишь человека, заденешь больное место».
Но она мне сказала, что называется, дала совет. И это было не обидно, она объяснила.
А самый смешной случай, он, наверное, не ментальный, это скорее к нам, а не к немцам. В прошлом году у меня – новые соседи, очень интеллигентная пара лет за 70. Он юрист на пенсии, она учительница на пенсии. И, как принято, они с шоколадкой приходят знакомиться к соседям. Говорят: «О, а вы, наверное, украинка?». Я говорю: «Нет, я русская». Мне отвечают: «Ничего страшного, вы не переживайте, нормально. Ну, русская. Ну, вы же не виноваты».
Со мной в первый раз такое. Я не ожидала, что когда-нибудь до этого доживу. Мне рассказывали там бабушки, дедушки, и многие из нас это проходили: «А ничего, что вы евреи, ничего страшного. У меня тоже есть друзья евреи. Они хорошие люди». То есть, жизнь к этому готовила. Но нет, все равно нет.
Маша Майерс: А ты почувствовала за прошедший год изменение отношения к русской культуре, к тому, как чувствует себя комьюнити, какие люди к тебе приходят?
Ольга Романова: Ты знаешь, да, очень большие изменения в нашу пользу.
Маша Майерс: В нашу пользу? Каким образом? Все в основном жалуются в этом месте.
Ольга Романова: В нашу пользу. Я вижу плохое, что меня очень сильно задевает, но я бы сказала так: Запад и немцы, прежде всего немцы…, черт, мне очень трудно это говорить, но они устали от украинцев, они устали от украинской проблемы. И вот эти надписи на стенах – «Das ist nicht unser Krieg» – это только малое проявление проблемы. Разговаривая с немцами, я понимаю, что кто-то наигрался, кто-то считает, что не надо столько денег давать. Понимаешь, что вот эта усталость от украинской проблемы, она поворачивается в нашу пользу. Не то, чтобы мы там сильно кенселили русскую культуру, но все-таки русские так себе, да, напали на Украину. И тут немцы как-то заскучали. Поэтому я вижу, что меняется отношение к нам, разворачивается в нашу пользу, и меня это не радует, потому что это делается за счет украинцев.
Завершается период нелюбви к русским, снова поднимают головы путинферштееры
Маша Майерс: Что значит разворачивается?
Ольга Романова: Понимаешь, вот это «ничего страшного, что вы русская, не переживайте» – мне бы сейчас этого не сказали.
Маша Майерс: Почему заскучали? Завершается период нелюбви к русским? Ты это имеешь в виду?
Ольга Романова: Завершается период нелюбви к русским, а значит снова поднимают головы путинферштееры. Это не то, что мы хорошие, нет, это поднимают голову путинферштееры, которые говорят: «Вот мы же говорили, что вот оставьте Украине то, что у нее есть. Пусть Путин забирает то, что он хочет, лишь бы был мир». Или ситуация с Пригожиным, которую мы здесь все почувствовали, на самом деле. Когда пошел Пригожин, Запад сказал: «Не надо Пригожина, пусть будет Путин навсегда. Есть Путин и мы его знаем. Он не нажмет кнопку. А Пригожина мы не знаем, вдруг он нажмет». Нет, ребята, нет. Он же почти нажал. Вы чего? Лучше Путин, чем вот это? Ой, лучше Путин, чем этот крокодил? Да что вы говорите!
Маша Майерс: А этот месседж «лучше Путин, чем вот это, пускай остается», он транслируется обществом? Правительством? Я меньше слежу, но в немецкой повестке заявления подобного рода от высокопоставленных чиновников не слышала.
Ольга Романова: Я бы сказала так: он транслируется политиками между строк. Где-то и не между строк, но не в Германии. «Это не наша война» – это по всем стенкам написано. И это выражение довольно большого общественного мнения, к сожалению. Год назад этого не было. Усталость от войны и усталость от беженцев, чьи проблемы надо все время решать. А они все сидят на социале, а это наши налоги, бу-бу-бу…
И потом, все-таки в Берлин переехало «creme de la creme»: русские интеллектуалы, журналисты, поэты, писатели, композиторы.. Прелесть что такое. Причем сразу как-то и из Москвы, и из Питера, отовсюду – из Екатеринбурга. У меня в Москве не было такого круга общения, как здесь, потому что как-то сразу из всех городов, из всех столиц сбился такой клубочек замечательный. Конечно, очень удобно ходить по улицам, слышать везде русскую речь, потому что украинцы тоже говорят по-русски, естественно. Естественно, это путинские бредни. Все говорят по-русски нормально. И это удобно, когда в любом магазине, в любом ресторане с тобой будут говорить по-русски практически везде.
Маша Майерс: Но? За этим следует какое- то «но»?
Ольга Романова: Нет, в моей мысли этого нет. Но мне приятно, когда вокруг много русскоговорящих.
Маша Майерс: Давай вернемся к путинферштеерам. Что это за феномен? Что это за явление?
Ольга Романова: Это очень разные люди. Если не брать русских корнями, то путинферштееры из Казахстана и откуда-то еще довольно агрессивные, это скорее не путинферштееры, а агрессивное «ватное болото».
Если брать немцев-путинферштееров, помимо леваков, которые просто против Америки как таковой (все, что против Америки – хорошо, значит, Путин – тоже хорошо), есть еще путинферштееры от бизнеса, от правых, от денег: «Как было хорошо с Путиным торговать. Вот Сименс, вот завод турбинных лопаток, вот поезд едет, то Питер – Москва, то до Нижнего Новгорода и как хорошо, Сапсан тоже наш поезд. И что было такого плохого и злого, что был немецкий бизнес в России повсеместно, а теперь приходится вот так заходить? То есть все равно же наши Мерседесы, все равно же наши BMW в России. А как хорошо, когда газ шел, у нас экономика развивалась. Сколько денег коту под хвост, зачем же так? Украинцы, вы зачем так сделали? Ну, отдайте ему эти территории. Где этот Херсон? Где этот Мелитополь? Ну, пусть возьмет. Давайте уже торговать».
Если сейчас всё оставить как есть, то следующей будет Польша
Маша Майерс: Что ответить? Как разговаривать?
Ольга Романова: Бить не надо, они вникнут, надо разъяснять.
Маша Майерс: Да сколько можно разъяснять? Мы видим абсолютно обратный эффект. Ты говоришь, что на фоне усталости от войны возвращается история про то, что «давайте уже это свернем». Сколько можно? Год разъясняем. Немцы тратят деньги на медиа, Запад постоянно говорит про антипропаганду, закрывают эти RT, ютубы и прочее… И что?
Ольга Романова: Если сейчас все оставить как есть, следующей будет Польша, а польская граница от Берлина – 75 километров.
Маша Майерс: Ты же часто собираешь у себя разных людей. Когда я приехала, об этом говорили в немного ироничном ключе, как о салоне Анны Павловны Шерер. «Салон Ольги Романовой», к которой, если вы приехали в Берлин, обязательно надо попасть на коктейльную вечеринку. Что это за явление такое, как ты себя чувствуешь в этой роли?
Ольга Романова: Хорошо себя чувствую. Я люблю готовить и не могу готовить мало. Если я делаю оливье, я делаю таз. Плюс ко всему тут все-таки остались поставщики очень хороших русских продуктов типа пельменей. Мы прекрасно понимаем, что мы говорим про Максима Сатановского из Дрездена. Мы с ним периодически открываем какие-то новые кулинарные ниши. Сейчас открыли кулинарную нишу под названием рыба-фиш.
А вообще это вечеринки, тематически связанные с тем, что нам надо встретиться, поговорить. Например, мы собирались до и после прайда, потому что надо было собраться и обсудить, в чем идти и где кто что берет. Хватит уже одеваться в одном и том же секс-шопе! Мои перья роскошные – они уже два раза надёваны. Я нашла один маскарадный магазинчик, кто-то еще нашел магазинчик. В конце концов, мы команда или не команда? Нас 100 человек. Все надо было обсудить, потому что всегда встречаешь знакомых чиновников немецких в каких-то потрясающих платьях.
У меня есть любимый – из Министерства труда – он в прошлый раз был феей с палочкой, красоты вообще необыкновенной. Возглавлявший всегда колонну силовиков из тюрьмы Тегель в этот раз был на больничном, но мы его взяли выгуливать, чтобы он с нами подышал свежим воздухом, хотя и не во главе колонны силовиков берлинских. Он наш, русский, естественно.
А так – надо было как-то усиливать колонну силовиков. Поручили это нашему искусствоведу Коле Иванову, который в прошлом прайде был в белом адмиральском кителе без штанов, он вполне мог возглавить колонну силовиков, поскольку придерживался такого милитаризованного карнавального стиля. В общем, дел по гланды. По гланды! А без котлет собираться глуповато.
Маша Майерс: А котлеты на тебе.
Ольга Романова: Котлеты и оливье на мне. Вот и ход мысли.
Я все думала, почему же мне не нравится чистейший Минск? Потому что это морг
Маша Майерс: Оля, а почему в Германии это возможно так, а в России было невозможно даже в самые свободные времена?
Ольга Романова: Понимаешь, мы ругаем с тобой Берлин, а его есть за что ругать. Например, это город достаточно грязный, и он не такой обустроенный, как Москва, не такой вычищенный. Я все время думаю, как я раньше сравнивала тогда еще грязноватую Москву с чистейшим Минском. Я все время думала, почему же мне не нравится чистейший Минск? Потому что морг. В морге тоже очень чисто. Я увидела как-то в Минске, когда парень на автобусной остановке выкинул окурок на тротуар, к нему подошла старушка с палкой и просто долбанула его палкой по спине. Тот согнулся, поднял окурок, извинился.
Я стараюсь не бросать, я курю, но если рядом нет урны, я умею бычковать и класть бычки в карман до ближайшей урны. Понимаешь, когда я в сердцах, и вот сейчас либо заплачу, либо кого-нибудь стукну, дайте мне возможность бросить окурок на землю, растоптать его. Чтобы мне за это ничего не было. Вот мне это нужно. Ведь это свобода – иногда позволять себе, что ты хочешь…
Я когда переехала в свою последнюю квартиру, которая на мне, в конце концов, у меня есть пожизненный контракт, я уже берлинка, я впервые за 57 лет своей жизни позволила себе по утрам не убирать кровать вообще. Я закрываю за собой дверь в спальню, это моя спальня, я там делаю, что хочу. Потому что раньше то мама с папой, то бабушка с дедушкой, то мужья, то дети. Всем показываю хороший пример, застилаю постель, и вот это всё – всю жизнь. Пошли вы нафиг! Я закрываю за собой дверь, и там у меня любой срач, который я хочу себе позволить здесь. Слушайте, ну мы же не коты, чтобы себе яйца вылизывать! Иногда надо себя отпускать. Ну да, вот грязно, вот бомжи. Здесь бомжи – не социальная проблема, а ментальная. Это люди, которые так хотят жить. В Берлине жить бомжом – довольно сложно, надо суметь увернуться от социальной поддержки.
Маша Майерс: У меня к тебе личный вопрос. Объясни мне, кто все те мужчины (а это в 95% случаев мужчины), которые просят деньги в метро? Кто эти люди?
Ольга Романова: Это люди, которые хотят так жить.
Маша Майерс: И просить у меня деньги.
Ольга Романова: Твое право. Они же никогда тебе не хамят. Никогда.
Маша Майерс: Возьми их у государства в виде пособий.
Ольга Романова: Они не хотят пособие, за пособие им надо отчитываться. Выполнять какие-то бюрократические и прочие выкрутасы. Например, перестать употреблять наркотики. Это государство у тебя проверит, употребляешь ты дальше или нет? Если у тебя есть проблемы, то государство тебя с этим своим пособием возьмет за шкирку и будет тебя лечить. «А я не хочу лечиться. Мне нравится. Да, я умру в 25 лет. Или в 40. Мне это нравится больше, чем ваше пособие и ваша методоновая терапия. Я не хочу лечиться». А насильно не заставишь, понимаешь, это насилие над личностью.
Шамана Габышева в Берлине бы никто не заметил, тут каждый второй такой шаман
Маша Майерс: Вот эти скорые, которые стоят в Гёрлице-парке – это метадоновая терапия?.
Ольга Романова: Метадоновую терапию я видела в тюрьме в Тегеле. Да, людей нельзя заставлять лечиться насильно. Знаешь, шамана Габышева в Берлине бы никто не заметил, тут каждый второй такой шаман.
Маша Майерс: Не каждый идет свергать Путина или Шольца.
Ольга Романова: К сожалению.
Маша Майерс: К сожалению. А что является ограничителем в этой системе вседозволенности, ограничителем опасности, ограничителем того же, извини за выражение, срача, который творится на берлинских улицах?
Ольга Романова: Ха, я человек загульный, и есть у меня пара любимых баров, рядышком совсем, минут 40 до меня по улице пешком. Легко могу в 3–4 утра через парк возвращаться домой – у меня в жизни глаз никогда не дернулся. Если есть какие то разборки бандитские, они никогда не тронут меня. Все в порядке. Это безопасный город. Здесь есть очень много всего небезопасного, но если ты в этом не участвуешь, ты проходишь мимо.
Маша Майерс: И тебя никто не тронет.
Ольга Романова: Нет. У меня есть хороший очень дружочек, учитель биологии и химии в средней школе, но он бывший наркоман. Очень зависимый, 3 года в психушке. Здесь наличие у тебя в биографии психбольницы – ну и что? Это болезнь, такая же, как и многие. Сейчас же ты здоров! Мы с ним как-то шли тоже ночью и он сказал: «Пошли через парк». Я говорю: «Ты что, с ума сошел? Ночь, парк, страшно». Он ответил: «Я знаю, о чем говорю. Я тут столько всего покупал. Ты просто говоришь им: “Нет, я не покупатель”. И они отходят, им от тебя ничего не надо».
Потом говорит: «А может, им от тебя чего-то надо?» Говорю: «В смысле?» Он говорит: «Ну, в смысле, они могут подойти и попроситься к тебе жить. В смысле “женщина, возьми меня, я будут тебе хорошим мужем и любовником, никогда тебя не брошу, буду ноги тебе мыть и целовать». Я говорю: «А чего, берут?» Отвечает: «Никто не берет никогда, но они это просят. Если скажешь “нет”, они отстанут – нет и нет».
И действительно, они подошли, но, видя со мной мужчину, они не стали предлагать, собственно, себя; мы сказали, что мы не покупаем, и тут же перестали быть для них вообще интересны. И я теперь гуляю по Гёрлице-парку, как хочу, наискосок, вдоль и поперек, как угодно. Нормально.
Да, здесь есть правила, что если ты бросишь окурок – с себя штраф, причем большой штраф, не надо этого делать, но постольку все бросают, органам есть, чем заниматься, они пока занимаются этим.
Слушай, ну Москва тоже была грязной в свое время. У Берлина дофига недостатков, но я его люблю.
Маша Майерс: Назови три главных.
Ольга Романова: Первое – грязно. Второе – полное отсутствие какой-бы то ни было дигитализации.
Маша Майерс: По факсу, всё по факсу.
Ольга Романова: Я себе факс завела на шестом году жизни. Я теперь год живу с факсом. Мне на день рождения подарили участники всех моих вечеринок огромную такую штуку, где ксерокс, принтер, все на свете – и факс.
Маша Майерс: Теперь мы знаем, дорогие друзья, куда нам обращаться в случае, если мы не можем взять ни одного термина ни в одном берлинском управлении. Теперь мы знаем, куда идти отправлять факсы. Самый популярный вопрос среди новоприбывших в Германию: «Скажите, пожалуйста, мне так надо отправить факс, где я могу это сделать?». Так, это второе.
Ольга Романова: Третье. Лично меня раздражает отсутствие места, куда я могу приехать и подумать о том, какую рыбу я хочу. Это мясной город. Я знаю кучу хороших рыбных лавок, я знаю турецкую там, атлантическую, я знаю, где взять тихоокеанскую. Но нет одного места, куда бы я приехала и выбрала бы рыбу, которую я хочу сейчас. То есть, это мое собственное “тыквенное латте”. Я страдаю без большой рыбной лавки.
Маша Майерс: А куда ты приезжала в Москве?
Ольга Романова: Заказывала в Яндекс.Лавке у Красильщика. Кстати, Красильщик теперь сам берлинский житель.
Маша Майерс: То есть ты сама выбирала рыбу, но доставка решала, откуда тебе ее привозить?
Ольга Романова: Я выбирала, какую рыбу я сегодня хочу. Да, кстати, рыбу убираем, ставим на третье место отсутствие доставки. То есть она, конечно, есть, но это смешно.
Маша Майерс: Твою рыбу сожрали соседи? Ее оставили у соседей, и они решили, что она слишком вкусная, для того, чтобы ее доставлять тебе.
Ольга Романова: Да, тем не менее, за шесть лет жизни и все-таки попыток пользоваться доставкой у меня пропала одна посылка. И то, я, на самом деле, догадываюсь, где она.
От моего красивого красного лифчика сосед, видимо, не смог отказаться
Маша Майерс: Ты подозреваешь злой умысел или это нечаянная утрата?
Ольга Романова: Нет. Я даже себе представляю. Заказала себя на Новый год красивый красный лифчик, попал он к соседу.
Маша Майерс: Вот я тоже думаю, как рыба твоя могла сгинуть на соседских кухнях, так и лифчик…
Ольга Романова: Нет, рыба не могла, а вот от лифчика, думаю, сосед не смог отказаться.
Маша Майерс: Оля, не могу не спросить такого человека, как ты, о немецкой тюрьме. Что это такое? Как это устроено?
Ольга Романова: Это устроено по-разному. Нет такого разделения, как в наших тюрьмах – общий режим, строгий режим… Нет такого. В Берлине есть тюрьма Тегель, где я часто бываю. Это не тюрьма, не СИЗО. То есть, там отбывают наказания, вплоть до пожизненного. Там есть легкие наказания, но там есть несколько пожизненников, каннибалы есть – там много чего интересного. И там мой самый любимый начальник тюрьмы, его зовут Мартин Реймер. Мы с ним очень дружим. Я очень горжусь с ним знакомством, потому что он – автор толстой монографии, которая принята ООН в качестве основной по борьбе с тюремной коррупцией.
Тюрьма Тегель страшно меня ревнует, если я иду в тюрьму Плётцензее. «Аааа, ты идешь сегодня в Плётцензее… Чего там тебе делать? Там одни безбилетники сидят. Вот у нас серьезные звери, а там вообще что такое? Шелупонь одна!» Я говорю: «Нет, я ходила в сумасшедший дом общетюремный, ваших видела».
Есть еще женская тюрьма в Лихтенраде. Есть открытая тюрьма, туда сажают бизнесменов за неуплату налогов. Это, конечно, что-то, вот так не делайте никогда! Самое страшное наказание! Если вас поймают, не знаю, со 100 граммами кокаина – ну, хорошо, денежный штраф, не отвлекайте занятых людей. Хотите стоять в очереди три месяца, чтобы мы вас посадили в тюрьму? Стойте! Но налоги не заплатить… ууууу… Государство хорошо себя охраняет.
Маша Майерс: И что с такими нарушителями делают?
Ольга Романова: Они могут продолжать заниматься своей работой, бизнесом, просто в тюрьме. Потом, есть знаменитая тюрьма Моабит – это берлинское СИЗО.
Вообще публика такая же, как в России, только невиновных я не видела. В России – где-то треть невиновные, по разным причинам попавшие. Здесь вот такая публика, очень много русскоязычных. Все пространство советского союза. Мы все время собираем русскоязычные книги, DVD, журналы. Плюс болгары, например, просят хоть какое-нибудь кино по-русски. Сербы просят кино по-русски. Читать нет, а смотреть – да.
Законы у нас даже лучше, чем в Германии, просто они не работают
Маша Майерс: Насколько жестче законодательство с точки зрения применения такой меры, как лишение свободы?
Ольга Романова: Ты знаешь, вот я сейчас пишу исследование по поводу сравнения уголовно-исполнительного кодекса – российского и местного. Я так пишу левой ногой, потому что смысла сравнивать нет. В России идеальный уголовно-исполнительный кодекс. У меня к нему только одна претензия, что там нельзя распространять литературу, призывающий к войне, экстремистскую литературу и порнографию. Я все время спрашиваю – почему порнографию-то нельзя? Это же, наоборот, снижает агрессию! А потому что лапки – отвечают. Здесь можно и даже нужно. А меня в кодексе в нашем только запрет на порнографию не устраивает, остальное меня устраивает. Проблема в том, что он вообще не исполняется. Что делать с этим? Это политика. Мы рано или поздно выходим на Путина. Минуты через три выходим на Путина. Законы – не скрижали Моисеевы, выходим на Путина.
А здесь тоже неплохой кодекс, и он исполняется. Но! Мы приходим ко второй парадоксальной мысли. Здесь нет кодекса как такового, потому что на земле Бранденбург – одни правила, на земле Берлина – другие правила, в Баварии – третьи. Например, у нас можно телефон мобильный, а там нельзя, там письма пиши. В каждой федеративной земле свои тюремные правила. И тут я говорю: Опа! Россия же тоже федерация! Мы же тоже Федеративная республика. Надо же! А какая разница между РФ и ФРГ? Государственное устройство же очень похоже – а, нет! Нет. И все время же бьешься над проблемой: я все время пытаюсь переписать какие-то законы, чтобы бы было так же хорошо, как в Германии. Но не выходит, потому что законы у нас даже лучше!
Маша Майерс: На бумаге.
Ольга Романова: Ну да.
Маша Майерс: А с точки зрения содержания – жестче, слабее? С точки зрения самого образа жизни заключенных.
Ольга Романова: Это, конечно, не такие курорты, как в Скандинавии. Вот три скандинавские страны плюс Финляндия и Голландия – это санаторно-курортная система.
Маша Майерс: Привет Брейвику?
Ольга Романова: Да. Дело в том, что это вообще другая концепция преступления и наказания. Даже Германия, небедная страна, не может себе такого позволить. В Германии, конечно, тюремная система не такая. Но, тем не менее, когда ты идешь по любой тюрьме в любой земле, ты видишь вокруг себя заключенных, которые заходят в свою камеру днем и закрывают изнутри себя на ключ, потому что мы ему надоели, он хочет побыть один.
А так – я помню свою первую – мы как раз недавно вспоминали с дружочком моим Рафаэлем Ганиевым из тюрьмы Тегель – вспоминали нашу с ним первую встречу. Давным-давно была большая делегация всех тюремных начальников, куда меня тоже взяли. И вот мы пришли в тюрьму Тегель, в такую ее крытую часть, а она очень похожа на Бутырку, и там такие коридоры: лучи-продолы сходятся в центр, и мы стоим с начальником тюрьмы, с сенатором, который отвечает за тюрьму, с главой местного ГУ ФСИН, стоим на пятачке, а я еще так оглядываюсь… Ничего не понимаю.
Вдруг я вижу, что по продолу сверху идет парень какой-то необыкновенной красоты, а самое главное – он вообще нездешний. Он, во-первых, идет по этому продолу в кипенно-белом пушистом махровом халате, в белых махровых тапочках. У него только полотенце через плечо, тоже белое. Сам такой яркий блондин с бритыми висками: тут у него помазок, тут у него зубная щетка. Халат распахивается, тело загорелое… И он идет мимо, видит нас и говорит: «Ой, привет!» И все вдруг: «Привет Стиву!». И он пошел дальше.
Я говорю: «Что то это было?». Мне говорят, что это заключенный, у него закончился уже рабочий день, он рано начинает, и он идет из душа, либо к себе в камеру, либо играть в теннис. Я спрашиваю: «А почему не “Заключенный Навальный!” и мордой в стену?! А мне отвечают: «Зачем? Это же не военная организация! Он нас искренне поприветствовал, мы его тоже. В чем у тебя проблема?» Наверное, в том, что я это вижу.
Маша Майерс: А за что сидел? Не спросила?
Ольга Романова: А нельзя!
Маша Майерс: Почему?
Ольга Романова: Ну как? Это же личное дело. Закон о личных данных, естественно, нельзя.
Маша Майерс: То есть он выходит весь такой красивый в белом халате – невозможно понять каннибал он или мелкий мошенник?
Ольга Романова: Ну, мелкие там не сидят, там все по крупным делам.
Маша Майерс: Оля, совет. Я часто завершаю программу этим вопросом. Вот новоприбывшим – люди приехали в Германию: что делать? К чему готовиться? Как жить? Пришли, говорят: «Оля, трудно, страшно, обижают».
Ольга Романова: Учить язык, стараться коммуницировать, учить язык, пытаться въехать во все это. Не шуметь после 11. Разделять мусор. Выбрасывать батарейки в специальную коробочку в магазине. Не принимать душ, не выбрасывать мусор, не включать пылесос по воскресеньям. Это простые правила.
Маша Майерс: Сколько лет тебе понадобилось, чтобы въехать?
Ольга Романова: Да как-то сразу. Я нарушаю, конечно, периодически. И говорю «Ой!».
Маша Майерс: Нарушительница и правозащитница Ольга Романова, директор фонда «Русь сидящая» — наша гостья. Это программа «Дойче VITA». Оля, спасибо большое за этот разговор. С вами Маша Майерс. Увидимся! Всего доброго, берегите себя!
Текст: Маша Майерс
Читайте также:
- Андрей Архангельский: “Идеология путинского режима – это коллективное влечение к смерти”
- Анна Наринская: “Зачем тебе великая Россия, когда у тебя в жизни все нормально?”
- Маша Кричевская: “Они приехали в Германию и привезли совок с собой”
Читайте также:
Обсуждение
Самые последние новости
Замечательное интервью. Спасибо!
Вот повеселили: «Нойкёльн – модный район»! Горы хлама, мусор, какашки на улице, вонючие станции – так вы представляете «модный район»?))
Млять, «Пфайзер- наша любимая прививка». Надо же такой тупой бред выдумать 🤬🤬🤬 и да- это не наша война, не надо туда втягивать всех, кого ни попадя
Чужой человек приглашает себе подобных в чужую страну и спрашивает кому это мешает