Дмитрий Колезев про журналистов в России

Дмитрий Колезев: журналисты, которые остались в РФ, очень ограничены в возможности называть вещи своими именами

Российская журналистика в иммиграции и в РФ сильно отличается. Какие возможности остались у независимых медиа, рассказал Дмитрий Колезев.

Насколько отличается российская журналистика в эмиграции и в РФ, какие возможности остались для независимых СМИ внутри России, рассказал главный редактор Republic.ru Дмитрий Колезев в эфире Stratera Show на радио «Голос Берлина» с Машей Майерс и Дмитрием Губиным.

Дмитрий Губин: Какие возможности на сегодняшний момент остались у тех журналистов, которые сказали: ну почему я должен уезжать из России? И какие возможности у тех, которые сказали: нет, извините, честь профессии дороже, если мы не можем заниматься профессией в России, значит, мы уезжаем?

Дмитрий Колезев: Но и те, и другие в тяжелой ситуации. Те, которые остались, очень ограничены в возможности называть вещи своими именами, если они не хотят оказаться в тюрьме. Я это знаю по двум проектам, с которыми работаю. Во-первых, паблик, где есть некоторые авторы, которые находятся в России по-прежнему. И я еще являюсь учредителем екатеринбургского издания It’s My City/ Екатеринбург — это моя малая Родина. Там есть издание, которое мне принадлежит и по-прежнему работает. И там тоже работают журналисты на земле, что называется. В Екатеринбурге им тоже непросто. Они рискуют, когда пишут на какие-то околовоенные темы, политические темы. Сейчас, конечно, все это стало довольно опасно.

Дмитрий Губин: Кроме того, вы же по статье 207.3 УК РФ проходите?

Дмитрий Колезев: Да, я персонально, насколько знаю, прохожу по этой статье. Правда, я еще официально не знаю свою статью, потому что пока что следственные органы не ответили, моему адвокату не прислали постановление о возбуждении дела. Я только видел скриншот из сайта МВД, что я нахожусь в розыске. Даже на сайт МВД не могу зайти толком, потому что он не работает из-за границы. Я видел скриншот, и там не указана ни статья, ничего. Но если верить публикациям в екатеринбургской прессе, то это 207.3, то есть распространение фейков, если говорить коротко, о вооруженных силах и органах власти России за рубежом.

Дмитрий Губин: Так все-таки какие варианты остались?

Дмитрий Колезев: Ну, у тех, кто остался, варианты такие: либо пользоваться эзоповым языком, обходить самые болезненные, самые важные, самые насущные темы. То есть не писать о войне и не писать о том, что делает российская армия. Не говорить об этом, очень аккуратно освещать акции протеста и любую антивоенную активность, иногда даже запрещая себе использовать слово «война». Либо же оказаться в тюрьме.

Ну, либо вообще молчать и уйти из профессии, не заниматься ей. Потому что в России журналистикой сейчас заниматься очень тяжело. Я не скажу, что невозможно. Есть коллеги, которые продолжают это делать. И они молодцы. Если бы их не было, то все было бы еще хуже, чем сейчас. Но полноценно, конечно, заниматься журналистикой даже неполноценно, а вообще хоть чтобы это хоть как-то напоминало ту профессию, к которой мы привыкли, сейчас невозможно.

Дмитрий Губин: Скажите, ваш паблик больше официально не существует? Он же ликвидирован? По крайней мере, я получил официальное уведомление.

Дмитрий Колезев: Это как СМИ. Да, мы прекратили существовать как российское СМИ официально.

Маша Майерс: А сейчас какой у вас статус?

Дмитрий Колезев: Никакого. Мы сайт в интернете.

Маша Майерс: Но при этом это не история про лицензию. То есть вы никоим образом не обязаны отчитываться перед властями Литвы, наверное, о том, что у вас происходит в вашем издании в России?

Дмитрий Колезев: Мы ни в какой юрисдикции сейчас, по сути, не находимся. То есть мы находимся в Интернете. Так как это зона RU, и так как мы пишем на русском языке, то теоретически российские власти могут к нам попытаться применить какие-то санкции. Но они же пытаются применить такие санкции к изданиям, которые находятся в любых частях мира. Недавно казахстанскому изданию «Власть» Роскомнадзор предъявил какие-то претензии, хотя оно находится в юрисдикции Казахстана. То есть, как кто-то там говорил, кажется, Владимир Владимирович, границы России не заканчиваются нигде. В медиа это очень заметно. Но, строго говоря, сейчас у нас как такового статуса зарегистрированного СМИ нет нигде. Что, с одной стороны, несколько упрощает жизнь, потому что, например, мы не должны теперь ставить все эти дурацкие пометки об агентах и все такое прочее.

С другой стороны, конечно, это несколько снижает какие-то наши возможности в общении с официальными органами. Хотя, что касается европейских или американских органов власти, то им вроде бы наплевать на российскую лицензию, а российские с нами и так не особо общались в последнее время. Поэтому скорее это изменение к лучшему. Ну, собственно, поэтому мы и решили так сделать.

Маша Майерс: С точки зрения ценности текста, как вам кажется, что страшнее — самоцензура людей, которые остаются в России, журналистов в первую очередь, и тех людей, которых они интервьюируют, или, скажем так, искаженный взгляд тех, кто находится вне. Потому что Венедиктов, который приходил к нам в эту студию, он сказал: ребята, вы вообще не понимаете, что происходит. Вот вы тут сидите, разговариваете, вы не понимаете, у вас уже линза настолько выгнута не в ту сторону, что вы и не можете адекватно оценивать, потому что вы не находитесь под давлением этой власти, этих страхов, не понимаете, как люди общаются. То есть теряется это ощущение.

Дмитрий Губин: Только наша врожденная воспитанность не позволила сказать Нет, Алексей Алексеевич, это вы не понимаете, что в мире происходит. Потому что когда глядишь из России на мир, ты не понимаешь, что там происходит.

Дмитрий Колезев: Я склонен отчасти согласиться с Венедиктовым. Это как раз вторая проблема, про которую я хотел сказать. Мы начали говорить про наших коллег, кто остался в России, почему им сложно работать. А теперь про тех, кто уехал. Нам, уехавшим, конечно, легче, потому что мы можем говорить практически что угодно, и нас в этом никто не ограничивает. Это великое счастье. Именно поэтому я уехал из России, чтобы иметь такую возможность сейчас.

Но правда в том, что мы, конечно, с нашей аудиторией, если мы считаем нашу аудиторию российской, то есть находящиеся в России, мы с ними оказались по разные стороны этой пропасти. И, к сожалению, с каждым месяцем наше мироощущение разнится потихонечку. Знаете, как если две линии провести, они в самом начале расходятся, может быть, на полградуса. Но чем дальше вы проводите эти линии, они друг от друга все дальше и дальше. Я вот боюсь, что это расхождение, которое может быть в марте, в апреле было еще совсем незначительным, теперь с каждым днем оно все сильнее и сильнее заметно. Это в том числе то, что ощущается не на вербальном уровне. Это трудно передать словами. Это, так сказать, загривком ощущаешь, когда тебя могут арестовать, потащить, куда-то, допрашивать, пытать. Ты по-другому относишься к жизни.

Дмитрий Губин: Попробуйте все-таки сформулировать то, что вы сейчас описали. Это страх.

Дмитрий Колезев: Безусловно.

Я не уверен в том, что это принципиальное расхождение по поводу каких-то базовых вещей, таких как добро и зло, война и мир, что такое хорошо, что такое плохо. Но с точки зрения мироощущения и возможностей, которые есть, например, для сопротивления режиму, для каких-то протестных действий — это разные ощущения. Мы, находясь в безопасности здесь. Нам начинает казаться, что действительно, почему там люди не протестуют? Вроде бы легко выйти на пикет и сказать, что ты против войны. Почему таких людей так мало? Почему они так к этому относятся? И почему они так продолжают слушаться начальство?

Дмитрий Губин: Почему они не свергают своего Путина? Зачем же вы как идиоты идете на фронт? Идите на Кремль.

Дмитрий Колезев: Да, вопрос мобилизации. То есть еще раз, я не думаю, что это какая-то фундаментально разная оценка таких вот базовых категорий. Но в оценке возможностей, последствий, наверное, у нас здесь есть расхождения. Мы, конечно, в гораздо более удобном положении, чем наши коллеги из предыдущих волн эмиграции, которые уезжали, уезжали в 70‑е годы прошлого века и были почти совершенно оторваны от своей родины и могли общаться только редкими звонками и перепиской, читая что-то в прессе и так далее. У нас есть интернет, у нас есть мессенджеры, мы можем разговаривать с людьми, которые находятся в России, и это сильно упрощает жизнь. Но все-таки, конечно, мироощущение начинает разниться. И как себя сохранять в том градусе реальности, чтобы быть адекватным для российской аудитории, это большой вопрос и вызов, как мне кажется, для российской журналистики в изгнании.

Маша Майерс: Означает ли это смерть актуальной журналистики? Вот когда, возвращаясь к вашему сравнению с двумя расходящиеся линиями, этот разрыв станет настолько большим, что будет эмигрантская пресса про что-то свое, и будет российское федеральное цензурированное телевидение?

Дмитрий Колезев: Нет, я не думаю, что это, конечно, смерть. То есть это проблема, это вызов, с ним нужно работать, и его нужно просто учитывать в своей работе, понимать. Я не думаю, что мы превратимся в два совершенно изолированных друг от друга явления, опять же, потому что все-таки мы сегодня все живем в интернете.

Совсем разделиться, к счастью, не получится. Но вот такая некоторая разница мировоззрений она ощущается. В том числе, конечно, она проявилась в конфликте «Дождя» с властями Латвии, и отчасти, наверное, была его предпосылкой.

Напомним, в видеоформате стрим Stratera Show транслируется ежедневно по будням с 14:00 до 16:00 на сайте нашего издания aussiedlerbote.de.