«Воспоминания о советских немцах»
Отец смог прожить в этой деревне только один год. Очень простая причина. Русские крестьяне средней полосы полагались на картошку со своего огорода, а здесь она без полива не росла. И вообще, совсем другие климатические условия, совсем другое земледелие, другие овощи и фрукты. Можно представить себе, как первые немцы, приехав из лесной Германии, приспосабливались к климату и приспособились настолько, что колхозы, организованные там, были известны во всём СССР как передовые хозяйства.
Вернулись снова в Татарию, в соседнюю деревню, и ещё через три-четыре года, кажется в 1955 году, отец поехал в другую деревню, в Сибирь. Тут надо заметить следующее. В те годы из деревни крестьянин так просто уехать не мог. Ему не давали паспорт. Мой отец с четырьмя классами образования, инвалид войны (без ноги) имел уже четверых детей, в том числе и меня, после первого класса потерявшего руку: упал с дерева, открытый перелом и гангрена. Отец считал, что меня надо учить, и стремился куда-нибудь переехать, где, по его понятиям, жить лучше. Куда он мог поехать? Он ничего не знал. И тут из тюрьмы вышел его брат. Тоже инвалид войны, без руки. В тюрьме он отсидел лет восемь-десять. Позже на сайте памяти Татарстана (с реабилитациями) я прочитал, за что он сидел. Сидел по доносу: он, оказывается, «ругал Черчилля». Дядя поселился в Сибири, по-видимому, рядом с колонией, где сидел. Мир казался ему прекрасным. Он работал пастухом, на лошади пас коров. Отец получил письмо от брата о хорошей жизни, вырвал в колхозе паспорт, мотивируя своей инвалидностью и мной, мигом собрался. Всё распродал и на эти деньги смог переехать. Ехали долго. Догадайтесь с одного раза, на какой станции в Сибири высадилась наша семья, чтобы уйти пешком с котомками в деревню дяди? Догадались? Да, это была хорошо известная вам станция Трудармейка (станция Трудармейская, Кемеровская область). Позже я узнал, что это один из крупных пунктов высылки российских немцев. И само название станции связано именно с этими событиями. Дошли до деревни. Отец на деревянной ноге, тоже всемирно известное кустарное изделие. Делали из куска дерева. Пришли, и радость мгновенно ушла. Дядю пленила свобода, а для нас в лесной деревне не было ни школы, ни магазинов, ни возможности содержать семью. А у отца полное отсутствие денег и четверо детей. Тот мизер, что он собрал, ушёл на переезд. Наступил кризис, голод и постоянный плач матери.
Каким-то чудом отец узнал, что не очень далеко, по железной дороге, в шахтёрском городе Прокопьевске Кемеровской области живёт его племянник. Думаю, что многие из вас и этот город хорошо знают по собственным судьбам. Но об этом чуть позже. Племянник отца, мой двоюродный брат, жил в очень характерном для того времени двухэтажном деревянном бараке. Однокомнатная квартира без удобств, без воды. Их трое и нас шестеро, площадь квартиры не более 12 кв. метров. Он пустил нашу семью. В те времена люди могли так поступать. Жить двум семьям было невозможно. Чуть больше квадратного метра на человека. К счастью, в этом же подъезде на втором этаже освободилась квартира, и отец «самоволкой» захватил её. Каким-то чудом руководство шахты им. Ворошилова не выкинуло нас из этой квартиры, тогда бывали и такие чудеса. Отец начал работать на конном дворе шахты имени Ворошилова. Начальник конного двора, Миллер, из числа высланных немцев.
Насколько помню по отзывам отца, хороший был начальник. В городе без канализации отец работал ассенизатором. Лошадь, телега, черпак, выгребные ямы, ежедневные разъезды по городу. Жители Прокопьевска хорошо знали этих тружеников и пользовались их услугами, обращаясь с просьбами завести выгребное на огороды в качестве удобрений. Стоила эта услуга одну бутылку водки. Для неграмотного и инвалида это была самая оплачиваемая работа «на поверхности», как говорили шахтёры, а отцу надо было кормить четверых детей. С получки нам, детям, покупали лакомства, это были колбаса и конфеты-карамель.
Я должен был идти в пятый класс, но лето, бегаем по улице. После всех деревень трущобы Березовой рощи, шахтёрского района г. Прокопьевска, казались мне удивительным городом. Удивительным было и то, что вокруг было много немцев. Прямо в моём подъезде жил горбатый дядя Максим Франк с женой и двумя детьми – Лидой и Вовой. Работать он не мог и, чтобы прокормиться, в стайке выращивал свиней. В бараке напротив жила семья Кенигов: мать и двое детей – моих друзей, с которыми и сейчас поддерживаем связь: Артур (сейчас в Берлине) и Володя (сейчас в Томске). В бараке наискосок – семья Эртелей с девочками, с которыми дружила моя сестрёнка. Напротив нашего барака, на параллельной улице, в простеньком собственном доме (который казался нам хоромами) жила семья Таран и девочка Галя Таран (сейчас живёт в Омске), одноклассница и моя первая тайная любовь (шестой класс). И другие немцы жили на этой улице из бараков, фамилии которых сегодня не помню.
В школе № 9 в классе тоже было много немцев-одноклассников. Помню некоторых своих друзей: Виктора Кисса, Галю Таран, Эмму Кербс. Связи с Эммой Кербс были потеряны сразу после школы, с другими общаемся и сегодня. Было и много других детей немцев, но сейчас не помню их фамилий.
Но вот ещё одно воспоминание. Был у меня дружок из русских, тоже одноклассник. Он говорил мне, что его отец был начальником лагеря военнопленных немцев. Не знаю, насколько это правда, но факт, существующий для нас уже в прошлом, что в Прокопьевске были лагеря пленных немцев, тогда это мы как-то знали. Более того, говорили, что наиболее добротные дома из дерева, а также весь каменный центр Прокопьевска построили именно они. Дома эти и сейчас стоят, и подобные им я видел в других городах, например в Тюмени, где проживаю сейчас. Наверное, в Прокопьевске после освобождения могли остаться и некоторые из пленных немцев, иногда читаю о таких случаях. Но мне ни с кем из них встречаться не приходилось. Так что в Прокопьевске судьба столкнула российских немцев, воевавшее поколение русских, воевавшее поколение немцев из Германии и послевоенное поколение детей всех этих наших отцов. Не припоминаю, чтобы в те годы или позже мы как-то плохо относились друг к другу. Напротив, были друзьями. Не припоминаю, чтобы мой неграмотный отец, инвалид, прошедший всю войну, когда-нибудь плохо говорил о солдатах, противостоявших им. Он просто не вспоминал об этом, а мы не интересовались. Правда, в более поздние времена его приглашали в школы на 9 мая, и он рассказывал, но не о людях, а о железе, о танках, которые ему приходилось подбивать. По-видимому, интуитивно, своей крестьянской душой он чувствовал подневольность солдат с той и с другой стороны и жалел погибших и искалеченных. Какой-то рок сталкивает людей, народы и государства, и более поздние попытки объяснения событий… ничего не объясняют. Что касается послевоенного поколения, то всех нас тянет в эти трущобы Прокопьевска. На месте Березовой рощи сейчас каменноугольный разрез. Молодость! Всё кажется прекрасным, и тяжелое не вспоминается. Вот совсем недавно мне пишет мой берлинский друг, кстати, центр общения многих из нашего детства. Спрашивает, буду ли я этим летом там. У нас может произойти коллективное празднование семидесятилетия одноклассников.
Ответил: постараюсь. Всё описанное – это ещё не конец общения с немцами. Переезжаю в Тюмень по распределению после окончания механико-математического факультета Томского университета. Чуть-чуть «встал на ноги». Купил «дачу», вы знаете, что это такое. Маленький домик, 15 кв.м. (мимоходом замечу: в детстве мы вшестером жили на 17 кв. м.), и 4 сотки земли. Догадайтесь, у кого купил. У Фриды Кондратьевны. Немка с русской фамилией, по мужу. Она, центр активности семей двух русских братьев, один из которых её муж. Они построили рядом три одинаковые дачи, одинаковые домики и одинаковые участки. Одна из дачек предназначалась для сына Фриды Кондратьевны. Он отказался ею заниматься, и дачку продали мне. Семья Фриды Кондратьевны была удивительной. Её русский муж Николай за годы совместной жизни стал немцем больше, чем сама Фрида Кондратьевна. Он выходил утром в 9 часов на свой участок. В перчатках, белой рубашечке, с инструментом: лопатой, граблями или чем-то ещё. В обед, ровно в 13 часов, обедал. Немного отдыхал, тем же парадом выходил после обеда. В 17 часов работу заканчивал, затапливал баньку, мылся и после ужина, ещё более красивый, сидел в садике на лавочке. Фрида Кондратьевна долбила его за эту его немецкость, за этот Ordnung, но поделать ничего не могла. Разительно отличалась наша работа на земле. Мы ползком, на животе с раннего утра и до позднего вечера. Приезжали-то только на субботу и воскресенье, а сделать надо было много. После захода солнца Николай и Фрида приглашали нас помыться в их баньке, что мы и проделывали с большой радостью.
У Фриды Кондратьевны была жива мать. Она постоянно проживала на этой дачке, свободно говорила по-немецки, по-русски с акцентом. Она частенько выходила на лавочку с прялкой, и я частенько беседовал с ней. Прялка была уникальной. Это было деревянное произведение искусства с колесом, ножным приводом, с рисунками на прялке и веретенах. Бабушка утверждала, что эту прялку привезли из Германии ещё первые переселенцы.
Однажды на мою дачку приехали немцы из Берлина, тогда ещё ГДР. Сходили с ними за белыми грибами, они их называли Steinpilz (кажется, так, записываю по памяти, сознательно не гляжу в словарь). Они ходили по нашему огородику и говорили, что почти всё у нас нерационально. Рассказывали про свои Klеingarten – участки в одну сотку, с которых они собирали по четыре урожая. Мы пытались оправдываться, убеждая их, что смысл нашего огородика вовсе не в урожае, а в том, чтобы физически помучиться на природе, на чистом воздухе. Умалчивая, что и нам бы хороший урожай не повредил. Говорили, что это ведь очень хорошо лечит душу, психику. Наверное, после объединения немецких земель Klеingarten исчезли (отметим, что не исчезли, и ими с большим удовольствием продолжают заниматься как многие местные немцы, особенно пенсионеры, так и приехавшие российские немцы.
Нам хотелось встретить немцев очень хорошо, и пришла в голову мысль пригласить на обед соседей. Но все они были на работе. Пришла только бабушка. Она знала, что встретится с немцами из Германии и очень волновалась. В те годы это было почти невероятное событие. Бабушка надела белый платочек и в белом полотенце принесла гостинец к столу. Думаю, вы догадались, что она принесла. Это было сало, засоленное ею лично. Свинью они вырастили сами. Это был немецкий продукт, вкусный, вероятно с немецкими секретами приготовления. Немцы и бабушка поговорили по-немецки. Берлинцы определили, что у неё баварский говорок. Бабушка умерла после того, как заболела от укуса энцефалитного клеща на даче.
И совсем уж недалекие события продолжают эту цепочку моих отношений с немцами. Поехали мы как-то на курорт в Чехию. Курорт Мареанские Лазне. Однажды в сауну одного бассейна, где я частенько расслаблялся, зашла компания голых людей. В сауне много народу из разных европейских стран. Зашедшие, немного погревшись, на чистейшем русском языке стали объяснять, что в Германии повсеместно принято в сауны ходить в голом виде. Я засомневался в этом, но спорить не стал. Это европейская толерантность, нам и сегодня не очень привычная. Разговорились. Это были немцы, лет 20 назад переехавшие в Германию из Омской области. В Германии они фермеры.
А в январе этого, 2016, года на конференции в МГУ встречаюсь с немцами из Берлинского технического университета. С одним из них мы учились в МГУ на одной кафедре, но в разное время. Мир тесен, а земля круглая.
Утро, уже заканчиваю эту заметку и вдруг подумал: сейчас я пойду на работу в свой университет. А ведь это Гумбольдтский тип университета. Вспомнил Михайло Ломоносова, который боролся в Российской академии с немецкими академиками. А ведь они были основной массой учёных этой академии. Других-то в России тогда не было, а ведь это они учили русских студентов, будущих учёных. И сам Михаил Васильевич сначала учился в Германии. Да, вырастая, дети частенько игнорируют родителей. Но и позже частенько сожалеют об этом. («Борьба Ломоносова с немецкими академиками» была, в особенности после Второй мировой войны, в угоду пропаганды слишком преувеличена. Автор статьи правильно пишет, что немецкие академики были тогда основной массой учёных Российской академии и Ломоносов, как это и сегодня происходит в любых других университетах и академиях, с кем-то и боролся, а с кем-то и дружил. Российский журналист Савелий Кашницкий в своей статье «Холмогорский самородок. Русскому гению М. В. Ломоносову 300 лет» пишет: «Как все классики, Ломоносов забронзовел в хрестоматийном величии, и за иконой едва виден живой человек. Все слышали, как он, подобно Иисусу, изгонявшему торгующих из храма, чихвостил немцев, бывших в абсолютном большинстве в Петербургской академии наук, и отстаивал право русских учёных заниматься наукой в своей стране. Меньше известно, что дело тут вовсе не в немцах и русских, а в петушином характере Михайлы Васильевича, ближайшим другом которого, кстати, был немец Рихман (убитый молнией), а доносы начальству он писал в равной степени и на русских коллег.
Трудно сказать, чего тут было больше – борьбы за чистоту науки или проявлений буйного нрава. Во всяком случае, однажды за мордобой, учинённый в пьяном виде в академии, Ломоносов семь месяцев отсидел в кутузке». Заканчиваю. Всего лишь семья одного русского крестьянина, а как её жизнь оказалась переплетённой с судьбами немцев! А другие судьбы россиян и немцев? Ведь и они переплетены тысячами нитей.
Это Промысел Божий, это больше, чем родственная связь. Судьбы немцев и русских не разорвать до скончания века, как не хотелось бы этого кому-то. А в широком смысле речь идёт о судьбах Европы и России. И если мы понимаем эту неизбежность, то можем действовать соответствующим образом.
Доктор физико-математических наук, профессор,
заведующий кафедрой алгебры и математической логики
Тюменского государственного университета
Читайте также:
Самые последние новости
