Амстердамские окна
Амстердамские окна
Заезжие искатели свободы пьют, кричат и курят здесь травку на улицах. Скоро это закончится.
Я припомнил по этому поводу свои первые, уже довольно давние впечатления от импровизированного визита в Нидерланды. Чем овеял тогда Амстердам? Морем. Свободой. Игрой. Грехом.
Читайте также: Амстердам, канал, «Дождь»
Глаза в глаза
Выйди с поезда на вокзале Centraal Station – и попадешь на перекресток трамвайных путей, откуда нарядные вагончики увезут тебя неведомо куда. Можно заблудиться сразу. Но поступи иначе.
Для начала отправься пешим ходом по улице Дамрак. Дамрак – витрина Амстердама. Вечный праздник. Роскошь витрин, традиционные голландские сувениры (пивные кружки, керамические лапти, мельницы и прочая бестолочь) – бросим и на это внимательный взгляд.
Но не только привычная буржуазная роскошь и голландская экзотическая старина влекут искателя чудес в дивном городе.
Столица хищной торгово-морской империи отказалась от державных амбиций для того, чтобы стать космополисом нашего века, заветным раем для всех, кто путешествует в поисках свободы, фантасмагорическим местом, где сходятся Восток и Запад, Север и Юг.
Здесь ты наверняка найдешь себя. Если только не потеряешься безвозвратно.
Улица Дамрак страшно, в общем-то, коротка. Но попробуй пройти по ней до конца! Не всякому удается такое.
Слишком уж заманчиво загибаются вправо узкие, кривые переулки, слишком контрастны перспективы амстердамских каналов – то открытые в высокую синюю даль, то уводящие в мрачные глухие закоулки. А можно и просто раствориться в многоязыкой и разноликой уличной толпе, там, где нордическая белизна мешается с кромешной африканской чернотой и смуглой суринамской маслянистостью. Можно закружиться в вихре велосипедных спиц.
Настоящие амстердамцы ездят на велосипедах.
На этих узких улочках, где трудно не только разъехаться, но и разойтись, где невозможно припарковаться, велосипед – не причуда, а необходимость. Велосипеды Амстердама позволяют оседлать себя разнополым и разновозрастным наездникам, разъезжающим вкривь и вкось по асфальту и брусчатке и норовящим разъехать тебя поперек. Но еще чаще они прицеплены поручням – и даже самые древние, лишившиеся уже и колес и седла экземпляры продолжают терпеливо ждать своих владельцев, запропавших в соседних переулках.
Этот город откровенен. Он признается и в том, что в других местах предпочитают утаивать. Когда-то откровенные голландские протестанты не завешивали окон в домах, потому что им было нечего скрывать от единоверцев. Времена изменились – окна Амстердама по-прежнему сияют ночью, открывая праздным соглядатаям внутренность домашних пространств. Впрочем, эти блистательные окна-витрины где-нибудь на берегу черного ночного канала или в безлюдном тихом Иордане сегодня являют собой скорее продуманный, тщательно подобранный автопортрет владельца дома. Книги, картины, цветы. А вот и сам хозяин – дремлет в уютном кресле с книжкой в руках.
И совсем не таковы ночные окна в квартале Валлен – окна, мерцающие изнутри нездоровой краснотой. В этих витринах выставляют себя напоказ толпе зевак обнаженные женские тела. Эффектный, небывало разнообразный театр порока. Порой из праздношатающейся публики выскальзывает мужчина. Он деловито входит в незаметную дверь – и тут же нервно дергается на окне занавеска: последняя дань мещанскому приличию. Ах, если б только тела! Но тут и пронзительные ждущие глаза, и томные голоса… В отдаленных переулках, когда ты остаешься один на один с этими взглядами, с манящими позами, со смуглыми руками, жадно хватающими тебя за края одежды…
Когда ветеран почтенного промысла, шестидесятилетняя, сильно руинированная старуха в привычном ей неглиже посмотрит на тебя так, будто она все-все про тебя знает… Тебя зацепит, и ты почувствуешь себя беззащитным, и не пойдешь уже ни в музей секса, ни в музей пыток, ни в секс-шопы, ни в китайские закусочные, ни в индонезийские заведения, ни даже в музей марихуаны…
Впрочем, марихуана – это особая амстердамская песня.
По улицам ползет горьковато-сладковатый дымок. Бродят люди-тени. В первом попавшемся на глаза коффе-шопе ты можешь прицениться к выставленным на витрине пучкам травы – и, конечно, на цыпочках отойдешь подальше, чтобы не искушать судьбу.
С середины мая в городе больше не будет разрешено курить косяки на улице в старом городе. Об этом сообщила городская администрация. До сих пор косяки можно было курить и в общественных местах. Город также рассматривает возможность ограничения продаж в кофейнях с 16:00 до 1:00. Также ограничения для пабов и проституток. Пабы в квартале Валлен больше не должны принимать новых гостей с часа ночи, а проститутки должны закрывать свои знаменитые окна в три часа ночи вместо прежних шести. Город заявил, что район должен быть более безопасным и более пригодным для жителей. Особенно ночью…
Брызнет дождик – и смоет слезу со щеки. Забвение. Беспамятство. И снова ты погружаешься в лабиринт амстердамских улиц и каналов. Из тьмы в свет, из света в тьму. Улицы роскошных магазинов. Улицы милых ресторанчиков и кафе. (Есть среди этих заведений и особенно приятное на русский вкус: там за невеликую входную плату будут поить тебя пивом до упора, пока не станет тебе совсем невтерпеж…)
Рыночные развалы. Голландская селедка. Антиквариат. Эксклюзив. Синие огоньки гей-клубов. Пустые, продутые влажным ветром соборы: голландцы – самая, кажется, безрелигиозная нация в мире. Королева на блестящей монетке. Ее небрежно выудит у тебя уличный профессионал нищеты, обратившись к тебе на чистейшем русском языке. Неприступная кошка на парапете. Рембрандт и Ван Гог в музеях, их персонажи – в ночном вагоне метро. Граффити, граффити, граффити. В опустевшем ночном кафе белобрысая девочка и мальчик-африканец, пританцовывая, протирают столешницы.
«Влажный рассвет тебя разбудит, портье ключами щелкнет, а дальше – как придется» (как поет Михаил Щербаков). Утром ты покинешь вольный европейский город – быть может, навсегда. Но потом – годы спустя – еще угадываешь его где-нибудь в Питере, этом до безумия гипертрофированном Амстердаме, – скажем, на Крюковом канале. Или встретишься с ним во снах.
Что, однако, будет с городом на реке Амстел в новые времена, которые обещают оказаться более суровыми, чем можно было представить в самую мрачную минуту? Кто знает? И что будет с нами?
«Я знаю, что ты знаешь…»
На улице Зеедайк отдался такой судьбе-индейке герой романа нобелевского лауреата Альбера Камю «Падение». Там толкутся подозрительные типы, а среди обычных кафе и магазинов попадаются глухие фасады и крепко запертые двери. Там можно упасть и не встать. Этот город похож на преддверие ада – и нигде, быть может, так не манит роковая бездна, как здесь. Человеку здесь разрешено почти все – и предоставлено полное право отвечать за последствия своего выбора. Вот и они, ближайшие последствия: вагончик скорой медицинской помощи, где загибающемуся наркоману выдадут шприц с дозой (последняя дань социальной гуманности и общественной самозащиты). В газете – статья о героиновой проституции.
Прочитанная когда-то на ином берегу жизни другая умная, тонкая амстердамская проза, роман немецкого прозаика Уллы Беркевич – Ulla Unseld-Berkéwicz – Ich weiss, dass du weisst, подкупила соединением проникновенности и элегантности. Здесь сочувствие не исключает свободы, и обратно. Но больше всего ее роман впечатлил пафосом трагического несовпадения личности и мироздания, безошибочно отгадываемым привкусом беды и отщепенства. Это такая экзотика в распространенном литературном пресноводье.
Место действия: Амстердам. Время: всегда.
Нет, есть и хронологические привязки. Еще существует Берлинская стена. Еще ГБ и Штази плетут свои интриги. Но черные воды Амстела смывают вехи лет, и в самом свободном городе мира, на последней точке земли, читатель попадает в ресторанчик мадам Орловой «Урал» – одновременно ковчег и ристалище, где на крыше «сидят пьяные ангелы с красными носами и поют аллилуйя».
Место, где грешат и любят, где выговариваются и договариваются до конца, где сводят последние счеты, где живут и умирают.
Один из читателей, разнообразный и великолепный Леонид Ашкинази, собрал свои впечатления от книжки так:
«Автору приходится спешить: вся книга – полторы сотни страниц. Один из постоянных посетителей – израильтянин, ученый, профессор, бывший пальмахник. Он занимается здесь наукой, но у него есть и еще задание. В кабачок является шпионка из ГДР (легенда – сбежала на Запад), ее цель – израильтянин: его исследования надо украсть. Но он догадывается, кто она, связывается с «центром» и получает всю необходимую информацию. Попутно автор со вкусом и пониманием рассказывает о мусульманском экстремизме и фанатизме.
А дальше… а дальше начинается любовь, и я не скажу вам, чем дело кончается, потому что это – одна из множества талантливых книг, где сталкиваются политика и любовь. Нам это не грозит, наши проблемы не так глобальны».
Здесь отметился Достоевский.
Здесь звучит еженощно «Пиковая дама» Чайковского, и зараженная оккультизмом старуха Орлова, блуждающая между Амстердамом и Петербургом, внимает ужасу и бреду музыки и жизни, ни о чем не подозревая и все допуская, содействует любви израильского ученого, изобретающего психотропное оружие, и гэдээровской артисточки, имеющей задание от восточных спецслужб и держащей связь с арабскими террористами.
«И пока товарищ Петр своими немилосердными минорными созвучиями бередил мое старое сердце, бившееся исключительно из упрямства, а Герман, Лиза, Графиня и князь Елецкий встречались в Летнем саду, чтобы пропеть свой знаменитый квартет о страхе, когда Лиза узнает Германа и первая восклицает: «Мне страшно!» я вспомнила слова Расковской о картах таро и таинствах каббалы…»
Непостижима, абсурдна жизнь, с теченьем лет оставляющая от человека только уродливую плоть и страдающую душу, да и спор семитов между собой есть только частный случай загадочной и страшной судьбы людей и богов.
«…наш мозг прогнил, а сердце, тук-тук, тук-тук, больше не стучит, а блюет…»
Страдание и одиночество суть фатум. Люди обречены на него, и лишь по личной отзывчивости могут иногда (как это происходит в «Урале») смягчить боль взаимным участием.
Безысходно страдающего человека Улла Беркевич сопоставляет с Системами и отказывает последним в присвоенных ими правах на жизнь и смерть. Беркевич – тревожная душа, она «призывает к мужеству беспокоиться о том, что теряется в нас, если мы не сопротивляемся сочетанию технократического нигилизма и архаичного фанатизма».
Истина принадлежит отдельному человеку – или никому.
Пускай жизнь и смерть происходят сами по себе, как это и случается в романе, где «естественная» убыль персонажей становится перманентным законом бытия.
«В глубине собора на кресте висел голый человек, рядом стоял мальчик, пронзенный стрелой, – чужие боги!»
Любовь в этом мире – случайное чудо: то, что выше или ниже судьбы и рассудка, которые строят свои козни. Ангажированные государственными махинами герои знают об этом принудительном долженствовании, определяющем круг существования каждого из них. И знают, что любимый-враг знает, что каждый из них знает об этом…
Но только в сердце, да и то не во всяком, есть место и «для примадонны с ее маленьким пискуном, и для полтергейста пророка».
Политический детектив сплавляется с экзистенциальной драмой, и русско-еврейские стихии вливаются в единый европейский хор, как струи кровавой мочи в черный поток Амстела, впадающий в небытие.
Читайте также:
- Амстердам закрыл центр города для туристических автобусов
- Амстердам вводит ограничение на туристов: COVID ни при чём
- Квартал Красных фонарей: Амстердам запретит экскурсии
Читайте также:
Обсуждение
Самые последние новости
