Депортация или смерть: как украинцы живут в России и что думают о войне? Часть первая
Часть украинцев остается в России, поддерживая военные действия, часть проезжает транзитом в европейские страны, часть живет в России давно, не поддерживает войну, но не имеет возможности уехать. Мы поговорили с украинцами, живущими в России и проезжавшими через нее о том, как к гражданам Украины относятся в российском обществе, как можно оправдать нападение России на родной город и как пережить приход «русского мира» в Мариуполь.
Все герои пожелали сохранить анонимность.
Ирина Б., 35 лет: «Моей дочке 10 лет. Психика у нее явно пострадала»
Елена с мужем и двумя детьми жила в небольшом городке неподалеку от Мариуполя. Спустя два месяца после начала войны, они уехали в маленький город в Центральном округе России.
24-го февраля, когда начались обстрелы, мы решили, что в самом Мариуполе будет безопаснее и переехали туда из нашего городка. Неподалеку от дома, где мы поселились, был пустырь, там начала накапливаться украинская техника. Мы испугались, что по ней будут стрелять российские военные, и перебрались в бомбоубежище, в котором размещались поначалу около двух тысяч человек, а затем — до четырех.
Мы провели там три недели. Спали на спортивных матах. Один инициативный человек организовал поставку продуктов с оптовых баз. Готовили еду на электрических плитках. Затем во всем городе отключили свет и воду. Мужчины жгли костры на улице, а женщины в казанах готовили еду на огне. Конечно, это было очень опасно: вокруг постоянно стреляли.
Магазины и заправки были заброшены. Кто-то из бомбоубежища вскрыл их, принес электрогенераторы и бензин. Каждый день на пару часов с их помощью включали электричество. Но пищу все равно готовили на кострах: сколько это нужно бензина, чтобы готовить на несколько тысяч человек на электроплитах?
Мужчина из коммунальной службы города организовал подвоз питьевой воды. Ну, как питьевой. В обычной жизни мы такую не пили, но тут особого выбора не было. Мыться было нечем: только влажные салфетки. Тогда еще на улице лежал снег, мужчины набирали его, плавили в бочках — этим мы смывали в туалете. А «по-большому» ходили в пакетики, затем выбрасывали их на улицу.
Дома вокруг убежища горели. Людей становилось все больше и больше. Места было так мало, что люди спали сидя, на стульях. Когда «Грады» летели, стенки в убежище не просто дрожали, а шевелились.
Однажды к нам принесли месячного младенца, завернутого в простыню — его нашли на развалинах дома. Женщины начали ухаживать за ним. Но ребенку становилось хуже и хуже. Решили, что надо везти его в больницу — было похоже, что у него ожог дыхательных путей; в доме, где его нашли, был пожар. Под обстрелами мужчины отнесли ребенка в больницу. По больнице стреляли, но где-то людей все-таки принимали — в подвалах, наверное. Принесли ребенка, а в отделении — его мама. Счастливая история.
Спустя неделю, как мы приехали, все дети в бомбоубежище заболели ротавирусом: у них были рвота и понос. Лечить нечем. Что удалось привезти из аптек — раздали. Если в обычной жизни эту болезнь мы лечили пять дней антибиотиками, то сейчас таблеток было всего на полтора дня. Вместе с нами был детский врач. Он сказал, что никогда бы такого не посоветовал в обычной жизни, но чтобы остановить рвоту без лекарств, предложил пить «кока-колу». Странно, но помогло: детей перестало тошнить.
Меня спрашивают в России: а правда то, что показывают про Мариуполь? Я говорю: там все еще хуже, вам мало показывают.
Мы бы уехали и раньше, потому что было понятно, что от Мариуполя ничего не останется. Но было слишком опасно. К тому же из города не выпускали. Мой родственник попытался уехать, приехал к блокпосту — там пусто, никаких военных. Повезло. Правда, блокпост был заминирован, и ему пришлось объезжать мины. Попытки были у многих, кому-то удавалось выехать, кто-то поехал, но вернулся, потому что их машины обстреляли. Женщина вернулась с простреленной рукой, например. Мы решили ждать «зеленый коридор», который блокировала то одна сторона, то другая.
Прямо к нашему бомбоубежищу приезжал украинский танк, стрелял куда-то, и уезжал. Затем в ответ начинало прилетать.
Российские и украинские военные выясняли отношения, а мы были посередине.
Когда наш район заняли российские военные, они пришли к нам в убежище, сказали, что у нас есть три дня, чтобы покинуть помещение. Потом будет «зачистка». Что такое «зачистка» — я не знаю.
Люди собрались, повязали на зеркала белые повязки, и поехали в сторону Украины, правда, там уже стояли российские блокпосты. Мужчин на блокпостах осматривали, чтобы не было следов от бронежилета или автомата, или определенных татуировок. Я видела нескольких мужчин, которые стояли у обочины с завязанными глазами и завязанными за спиной руками. Что с ними произошло дальше — я не знаю. Наверное, они не прошли «фильтрацию» и попали в тюрьму.
Мы же решили вернуться в родной город, домой. Приехали — городок занят российскими военными. Мы пробыли дома пару недель, но детям было очень страшно — вокруг постоянно стреляли. Мы решили, что дольше оставаться тут нельзя — и поехали в Россию. Почему? А что, переехать в другой украинский город и снова искать бомбоубежище? Это же просто так не закончится. К тому же не выпускали.
Нам нужно было пройти фильтрацию. Заходишь в помещение, у тебя берут телефон, скачивают всю информацию, берут отпечатки пальцев, потом идешь на допрос. Спрашивают про украинских военных среди знакомых, про отношение к политике. Не знаю, как люди, проводившие допросы, это определяли, но у одного из мужчин они нашли номер сотрудника СБУ. Мужчина объяснил, что он занимается установкой окон, и связывался с СБУ-шником по работе. Откуда-то у сотрудников российской спецслужбы были записи всех разговоров: они нашли разговор с работником СБУ, послушали, выяснили, что говорили только про установку окон — и отпустили мужчину.
Когда в наш городок зашли российские войска, они знали, где живут те, кто поддерживают Украину. Дома этих людей уничтожали, а на оставшихся стенах писали гадости. Одного сторонника Украины забрали, побили — и отпустили. Он уехал на западную Украину.
Мы живем в [небольшом городе Центрального округа России], нам предложили помощь родственники. Оформили в России «временное убежище», нашли работу. От волонтеров получили помощь продуктами, оформили помощь от государства, — это 10 тысяч рублей на человека — но получают их люди далеко не сразу.
Насчет комфортности здесь — комфортно. Насчет душевного состояния — некомфортно. Моей дочке 10 лет. Явно психика у нее пострадала. За стеной соседи уронят что-то, стукнут, а дочка подскакивает и говорит: «мама, стреляют!». Я успокаиваю, говорю, что, доченька, здесь безопасно, здесь не стреляют. Она отвечает: «я все равно волнуюсь, я боюсь».
Когда мой 3‑летний сын видит самолет в небе, он говорит: «как хорошо, что бомбу не бросил».
Причина происходящего в том, что политики не договорились. НАТО хотели поставить в Украине свои базы, а Россия не могла этого допустить. Россию я не считаю виновной, виновны политики, которые не договорились — со всех сторон.
Если сам все это не переживешь… То, что я рассказываю — словами не описать.
***
Одна из крупнейших организаций, помогающих беженцам в России — Комитет «Гражданское содействие». Появилась в 1990 году в Москве, с 1998 года является аккредитованным партнером Управления Верховного Комиссара ООН по делам беженцев. В 2015 году российское правительство включило организацию в список «иностранных агентов». Пресс-служба организации ответила на несколько вопросов Net Schrift о том, как обстоят дела с беженцами из Украины в России.
Комитет «Гражданское содействие»: «Хотя даже Управление Верховного комиссара ООН подтверждает, что беженцев из Украины в России около миллиона, есть постановление о распределении по субъектам РФ граждан Украины, прибывших сюда в экстренном порядке. В сумме получается около 96 тысяч человек. А что делать остальным людям? Государство построило пункты временного размещения, многие из которых действительно хорошие: к украинцам относятся в разы лучше, чем к беженцам из других стран. Хотя юридически граждане Украины — не беженцы, а только лишь получившие временное убежище.
Фильтрацию обязательно проходят при въезде в Россию, об этом процессе нам рассказывают совершенно разные вещи. Людям нужно ответить на ряд вопросов. Некоторым удается пройти процедуру за 20–30 минут, у других же допрос длится до 6 часов. Если попадается садист, то у него полностью развязаны руки. Женщинам, остающимся один на один с вооруженными мужчинами, конечно, проходить все это весьма некомфортно. Издевательства и неприличные шутки — вещь распространенная.
Мы не знаем о случаях насилия, хотя нередко беженцы рассказывают о мужчинах с завязанными глазами и связанными руками за спиной — это те, кто не прошел фильтрацию. Одна из женщин, брат которой не прошел фильтрацию, задала вопрос на границе: что происходит с теми, кто не проходит ее? Сотрудник с улыбкой ей ответил: “Десятерых я расстрелял, а дальше считать перестал”. Хочется верить, что это просто такой юмор».
Виктор Ц., 43 года: «У Украины появился шанс получить настоящую независимость»
Виктор переехал с женой и детьми из Харьковской области в Центральный округ России около 10 лет назад.
Жена очень хотела пожить в России. Ей казалось, что деньги здесь падают с неба — выйди, ведро подставь — и вот. Я был принципиальным противником переезда, но у нас дети, не хотелось их делить. За пару лет до Евромайдана мы переехали.
В России с нерусскими — чеченцами, дагестанцами, киргизами — можно адекватно общаться, хотя они могут и поддерживать войну. Что же касается русских, то с ними очень сложно, имперские замашки так и прут. По работе общался с человеком, он спросил откуда я. Я ответил. Он сказал: «еще не наш город, но скоро будет наш».
Они считают, что никаких жертв среди мирных жителей нет. Они все называют фейком. Даже если говоришь про своих родственников, они отвечают, что все это придумано украинцами, снято в Голливуде, а Россия никогда не обстреливает мирных — только военные цели.
У моей тети, сестры мамы, сгорела квартира в Мариуполе. Самое оптимистичное, что я от нее услышал: ну, мы не знаем, как всё на самом деле. Украина во всем сама виновата. Я объясняю это действием НЛП. Они смотрят телевизор и пророссийских блогеров. Они мыслят шаблонами: вот, бандеровцы, а вот хотели базы НАТО, а зачем нам базы НАТО, правильно что Крым забрали, лучше пусть российское ядерное оружие.
Я думаю, россияне просто хотят потешить самолюбие.
Так они защищаются от признания действительности. От того, что Россия ничего не добилась за 30 лет. Чего она добилась, спрашиваю, что произвела? Ответа внятного нет. «Ну, мы победили в Великой отечественной войне». Нельзя прикрываться тем, что Гитлер напал на СССР. «Вот, мы запускаем ракеты». Илон Маск кучу ракет запустил, так они еще и возвращаются назад! Была куча нефтедолларов, можно было вкладывать их в производство.
«Великая Победа» и «первые полетели в космос» — вот единственные предметы для гордости. Но ведь и победа, и космос — это заслуги Советского Союза, а не России. Во Второй мировой войне из СССР больше всего пострадала именно Украина, через нее прошли туда-сюда несколько раз. В России был захвачен всего небольшой кусочек, а победу они монополизировали.
Может, это звучит цинично, но для Украины война — стратегически выгодная ситуация. То что продолжалось 8 лет, оно бы так и продолжалось лет 100. А сейчас у Украины появился шанс получить настоящую независимость. Даже если Зеленский скажет, что мы сдаемся, подписываем Минские соглашения ‑3 или ‑5, народ скажет: «иди-ка ты на фиг».
Украине нужно от России отстраняться, потому что Россия тянет Украину в пропасть.
Россия не может допустить, чтобы Украина жила лучше чем Россия.
Если Украина начнет жить лучше, то российское правительство не сможет объяснить это своему народу.
Думаю, если бы Россия хотела запустить ядерную бомбу, то уже запустила бы. Когда человек — самоубийца, он не говорит, что вот я сейчас пойду повешусь — он просто это делает. А когда говорит об этом, он лишь манипулирует и шантажирует. Когда есть всё, хочется быть властелином мира. Я думаю, Путин хотел войти в историю, но вляпался в нее.
***
Комитет «Гражданское содействие»: «С начала войны мы работаем почти круглосуточно — беженцев из Украины колоссальное количество. Истории, которые мы слышим от них, похожи на те, что нам рассказывали бежавшие от военных действий в Чечне или Сирии. Это люди, которым очень тяжело, у них все проблемы, которые только могут быть.
К Светлане Ганнушкиной — правозащитнице, члену российской демократической партии “Яблоко”, председателю “Гражданского содействия” — обратилась украинская семья, муж и жена. У обоих — осколочное ранение: снаряд навылет пробил ногу жены и застрял в голени мужа. Им сделали операцию в России, три недели продержали в больнице и выписали на домашнее лечение. Даже не объяснили, что они могут встать на учет в ближайшей поликлинике и бесплатно пользоваться сестринской помощью. Пока они не позвонили Светлане, им приходилось платить около 40 евро в день за перевязки. Стоит ли говорить, что это неподъемные деньги для беженцев, которые даже не могут обменять в России гривны на рубли? Да и о каком домашнем уходе речь? Мужа и жену приютили родственники — в сумме 8 человек, они живут в 15-метровой комнате в полуразрушенном общежитии. Как людям жить в такой ситуации?»
Игорь Ж. и Светлана Ж.: «В первый месяц расстреливали за всё что угодно»
Из Мариуполя — в Германию.
Светлана: 23 февраля у меня был обычный рабочий день. На следующее день, в 5:40 утра, мне позвонил начальник, сказал что — всё, офис разбомбили. Был ступор.
Игорь: Шок. Не верилось, что это с тобой происходит. Люди думали, что это быстро закончится, брали только документы, уезжали куда-то наобум. Потом в мой дом прилетело. В соседнюю квартиру попали три снаряда. Потом прилетало еще: обрушился весь подъезд.
С.: Пропало электричество. Пропал газ. Пропала вода. Пропала связь. Есть только ты и твои запасы. И так — целый месяц.
И.: Я провел в Мариуполе больше 100 дней. Любимое время обстрела: утром. Нас будили в 4–5 утра, до 7 часов лупили, потом перерыв до 12–13, обед у них. И вечером, перед сном. Если тебе нужно было куда-то добраться, ты слушаешь: из чего стреляют. Ага, из «Градов»: пока перезаряжают, ты можешь успеть перебежать улицу. Или 152‑й калибр. У них время перезарядки — 3 минуты. Ведешь человека в больницу под обстрелом: остановился, подождал, идешь дальше.
С.: Также и с готовкой еды. Вышел из «бомбика» (бомбоубежища, — прим. ред.), развел костер, поставил еду, спрятался, ждешь. Вообще, воспоминания очень смазаны. Когда теряешь связь с внешним миром, у тебя постоянно «день сурка».
И.: Когда сидишь в подвале, в темноте, и не знаешь сколько времени, совершенно теряешься. Очень многие думали, что, вот, сейчас я засну, проснусь, и это все окажется дурным сном. Когда живешь так 2–3 недели, начинает «ехать крыша».
С.: За месяц в мой дом было больше 10 попаданий. После 10 раза я просто перестала считать. Меня весь подвал слышал после того, как я зашла в свою квартиру, куда прилетел снаряд: я проклинала всех до 10-го колена. Я оставила там всё, меня «обнулили». Моей квартиры нет. Моей работы нет — а у меня была очень хорошая работа.
И.: В Мариуполе — ни одного целого здания, ни одной аптеки, ни одного магазина. Очень спасали бабушкины закатки, сало, орехи. Поначалу, когда российским СМИ нужна была картинка, привозили гуманитарку. Разбирали завалы — за уборку платили едой или правом встать в очередь на другую работу. Потом техника, МЧС, гуманитарка исчезли. Люди начали ставить ловушки на голубей. Каменный век.
С.: Ели остатки круп, которые не надо варить. Гречку и овсянку достаточно за 12 часов до еды залить водой. Можно было на улице найти что-нибудь, что несли российские военные, выронили, и не заметили. Ты мог это взять, и, если повезет — остаться живым. В первый месяц расстреливали за всё что угодно.
Можно сказать, что в городе убийство было легализовано.
С.: Выходишь из своего квадрата — расстрел. Передвигаешься внутри своего квадрата — дай бог, чтобы тебя не застрелили. Стреляли и из автомата, и снайперы.
И.: Один ДНР-овец сказал мне, что они не «освобождать» нас приехали, а за деньгами. У него трое детей, ему деньги нужны. ДНР-овцы — отмороженные, как будто их амнистировали — и сразу к нам. Колени мне отбивали. Пуля в лоб — это не шутка. Нарваться можно было за что угодно. На моих глазах расстреляли двух людей, которые просто шли со стройматериалами, хотели навес какой-то сделать. В тот день я напился, потому что нервы не выдерживали.
Поначалу российские военные запрещали хоронить людей. Но температура на улице становится все выше, а труп пять дней уже лежит. Запашок появляется. Ожидаешь экологическую катастрофу, эпидемию в головах, эпидемию снаружи. Выходишь из подъезда — видишь цветы. А над цветами — крест. Людей хоронили прямо во дворе. Психически здоровым человеком после этого не остаться. Многие не выдерживали, кончали с собой.
С.: Хоть с белым флагом, хоть с чем идешь — тебя расстреливали. Это война. Это единственное объяснение всему.
И.: Вопросов «почему» так, «зачем» — очень много. Война — очень-очень большая глупость, ее невозможно объяснить.
С.: Ответ один — потому что война. Обстрелы днем — ладно, ночью — херово. Ты лежишь в темноте, на тебя сыпется штукатурка 1940 года. Ты думаешь: дом горит или не горит? Соседний дом горел, мужчины пытались потушить его, чтобы пламя не перекинулось на наш. Тот дом полностью сгорел, и подвал с людьми — тоже. Тебе в комендантский час с ребенком на улицу выходить или ждать: сгоришь или нет? Опасно и так, и так.
Поначалу в подвале все дружили. У меня был ящик сигарет. А вода заканчивалась. Я стою, курю. Ко мне подходит мужчина, говорит: курить хочу. Я отвечаю: я тоже. Он говорит: у меня нет сигарет. Отвечаю: но у тебя есть ноги, а у меня нет воды. Он говорит: так что мне делать? если я пойду за водой, меня могут расстрелять. Я говорю: у твоего ребенка еще есть мама. А у моего ребенка — только я. Если ты хочешь курить, ты приносишь мне 3 шестилитровые баклажки воды. А если не хочешь курить — идешь сидеть в свой уголок. Он говорит: ну ты и сука. Я ответила: да, и не стесняюсь этого, потому что мой ребенок хочет пить.
И.: Когда еще было холодно, топили снег. После третьего кипячения: жидко — и хорошо. Можно было не есть 2–3 дня, а вот пить…
С.: У нас была большая радость: у соседки был бойлер, заполненный водой. Так в подвале появилось сто литров воды на 200 человек. Но это была ржавая вода. Мы процеживали ее через вату, добавляли туда лимон и активированный уголь. На вкус ужасно, но это была единственная вода.
Люди пили воду из батарей.
Еще мы испытали шок, когда приехали в Германию, и смогли помыться. Дочка устроила истерику: «мама, протри меня салфетками и уксусом».
И.: Это единственное, чем можно было помыться в бомбоубежище.
С.: «Ты меня водой будешь мыть? Мне страшно».
И.: Она просто отвыкла. Одежда вообще не менялась.
В какой-то момент народ стали спаивать, отключать сознание. Завозили в Мариуполь огромное количество дешевого российского алкоголя.
С.: Люди превращаются в бомжей, которых ничего не интересует, кроме того, чтобы напиться.
И.: Да, напиться, отключить сознание. Иногда пили чтобы просто спать.
У меня в это время начали заканчиваться деньги. Плюс «день сурка». Плюс сладковатый трупный запах по городу. Все это напоминало сюрреализм, замешанный на абсурде. Больше оставаться было нельзя.
Мне удалось выбраться в Россию, — иного пути не было — там меня подхватили волонтеры. Я пробыл в России пару дней, волонтеры помогли добраться до Европы.
С.: Когда мы еще были в подвале, все смеялись, говорили: «какая Германия, никуда ты не доедешь». Но доехала.
Однажды в «бомбик» приехал таксист, он искал жену и дочку. Я попросила его привезти отца и бабушку — они жили неподалеку — в наше бомбоубежище. У папы два огнестрельного ранения, а бабушка не ходила, ей было 90 лет. Таксист сначала отказался, но вернулся после обеда: «Где та, которая ехать хочет?». Я просто собрала вещи и уехала в сторону ДНР. Больше выехать никуда нельзя было. С близкими воссоединились позже.
После месяца в подвале нас с дочкой временно поселили в школе, в одном из классов. Связи с близкими не было никакой. Я написала мелом на доске записку маме, не зная, увидит ли она. На следующий день я уехала из школы, а мама наоборот — попала туда. Она прочла записку и поняла, что тут была я, ее дочь.
До сих пор не знаю, где мой кот. Был выбор вывезти ребенка или кота. Чувствую себя предателем.
Бог, ты что, оглох?
И.: Мужчинам выехать было особенно сложно. Люди уезжали и пропадали, или возвращались, потому что их не пропустили. Связи же не было, но мне удалось обменять бутылку водки на работающую сим-карту. У меня появилась сотовая связь. Я решил, что надо действовать, или я сойду с ума. Удалось выбраться в Россию, а потом с помощью волонтеров я добрался до Германии.
С.: Сейчас я тоже в Германии. Меня окружают хорошие люди. Я чувствую поддержку местных жителей. Немка с украинскими корнями вызвалась давать уроки языка. Она сама позаботилась о помещении, старается нас интегрировать. Да, тут есть бюрократия, не всегда понятно, что надо делать. Но мне есть, где жить, и деньги, чтобы кормить и одевать ребенка. Медицинская страховка. Страна дает мне возможность выучить язык и право работать. Женщина из церкви говорила, что некоторые недовольны, как их принимают. Я не понимаю, чему можно быть недовольным.
И.: Есть ощущение, что все, что случилось — произошло как будто не с тобой.
С.: Нет, это все с тобой случилось.
И.: Разумом понимаешь, но…
С.: Это все с тобой. В подвале все молились богу, а мне хотелось кричать: бог, ты что, оглох? Теперь я очень хорошо понимаю своего дедушку, который 9 мая всегда плакал.
Уже в Германии дочка убегала с криками «нас бомбят», когда низко пролетали самолеты. Дочка выбежала после дождя попрыгать по лужам, загремел гром. Она упала на землю и буквально поползла к дому, кричала: «мама, нас бомбят, спасайся». Дочка звонит по игрушечному телефону своим игрушкам в Мариуполь:
«Алло, Прыгун, это я. Ты там умер или спасся?».
Волонтеры сейчас вывозят людей из города. Они взяли и Прыгуна, привезут дочке.
Ненормально, когда ты впервые за 4 дня выходишь на улицу из подвала, чтобы показать ребенку солнце, и начинается обстрел. Ты думаешь: может залетит так, чтобы двоих сразу, чтобы никто не мучался? Как это пережить человеку с ребенком? Это все произошло именно с тобой.
Елена В., 55 лет: «Идет война России с Западом. Они лезут к нам и лезут»
После начала войны Елена с мужем и детьми переехала из Киева в небольшой город в Центральной части России.
Мы с мужем и тремя детками жили в Киеве, 24-го февраля проснулись от взрывов. В тот же день уехали на западную Украину. Спустя некоторое время поехали в Польшу, но поняли, что это не для нас. Самое важное — это идеологический момент, в плане нравственности. Мы против ЛГБТ. К тому же нам было бы сложно найти работу. Знакомые предложили нам жилье в России, да еще и рядом с православным храмом.
У меня папа — русский, мама — украинка, бабушка — беларуска. Вот так я себя и ощущаю. Мой муж родом из западной Украины, он не понимает, почему так плохо относятся к России, часто спрашивал у людей: что плохого вам сделала Россия?
Никто за русский язык на западной Украине мне не делал замечаний. А вот в Польше сделали — в отеле, администратор. Она сказала: пожалуйста, не говорите на русском, раз уж вы приехали из Украины.
Мне очень жаль, что Украина страдает, жаль, что у нас был сделан такой политический выбор.
Мне стыдно, что такое происходит в моей родной Украине.
Но жизнь продолжается.
Когда завязывается разговор, у меня ком в горле, если нужно сказать, что мы из Украины. Сначала говорю: мы иностранные граждане. Мне тяжело это признать. Но в основном все спрашивают только: «ой, а как там у вас, не пострадало жилье?» Только один раз мне сказали: «чего вы сюда приперлись?». Это я звонила на горячую линию поддержки беженцев.
В 2015 году воспитателям в детском саду запретили говорить на русском. Вот когда для меня началась война. Так не должно быть у братских народов. Я хорошо знаю украинский язык, но зачем разделять людей?
24-го февраля мы проснулись от взрыва, дом затрясся. Нет, не может быть, нет, нет, нет. Утром отправили детей гулять с бабушкой. Мы думали, что сейчас Россия возьмет Киев — и все будет отлично. Когда в телеграм-каналах стали писать, что украинские военные прикрываются гражданскими людьми как живым щитом, мы решили уехать. Вы на какой стороне? Мы думаем да, [украинские военные] используют [живой щит], у них нет выбора.
Война все равно началась бы, только в Ростове или Белгороде. Я называю это войной, а не спецоперацией, потому что идет война России с Западом. Непрекращающаяся. Они лезут к нам и лезут. Я позитивный человек, так что все это закончится победой. Как минимум Киев должен стать Россией. Максимум: экономический развал США и Лондона, чтобы они больше к нам не лезли.
Россия встала на защиту украинцев.
Конечно, будут жертвы. Гибнут мирные жители, гибнут дети, это просто словом не описать. Ну, а как же Югославия? Вот ты поранился — и в ране гной. Врач делает тебе больно не ради боли, ему просто нужно вылечить рану. Но нужно меньше политикой заниматься и довериться богу.
Хочу купить жилье, и чтобы мои дети были образованными, чтобы они научились думать и любить, и так же относились к семейным ценностям, как мы с мужем. Я бы хотела, чтобы никто не повлиял на их мышление. А до конца жизни я хотела бы царствия небесного и спокойствия на старости лет.
Если бы мой ребенок умер… я не знаю, это было бы нереально. Те, кто остался — я не знаю что делать.
***
Комитет «Гражданское содействие»: «Среди украинских беженцев достаточно много людей, которые идентифицируют себя как людей русской культуры, они говорят на русском языке. Но самое важное — российская пропаганда. Она может быть совершенно нелепой, но она очень эффективна. Живя в России, мы свою жизнь знаем, мы видим одно, а слышим другое, и понимаем, какая тут разница. А люди, жившие в Украине, могли воспринимать пропаганду куда серьезнее, их представление о России складывалось из пропаганды.
Светлана Ганнушкина уже рассказывала, как в 2014 году приехала в аннексированный Крым, и увидела очередь в миграционный центр на получение российского паспорта. Люди действительно ожидали, что пенсии вырастут в 10 раз. Выяснилось, что пенсия действительно может вырасти, но не в 10, а максимум в 2 раза. Нужно учитывать, что до аннексии в Крыму цены были значительно ниже, чем после. В 2015 году настроение у крымчан уже изменилось, люди поняли, что такое русский порядок, появился страх. Если до этого люди свободно разговаривали на улицах, то потом стали говорить с оглядкой».
Геннадий К., 38 лет: «Лишь одна мысль: я предатель?»
В 90‑е получил российский паспорт. Когда родителей Геннадия не стало, его забрала бабушка — во Львовскую область. В Украине Геннадий жил по виду на жительство. В 2014 году, когда в Украине «стало плохо с деньгами», — уехал в Россию.
Родился в России, 15 лет прожил в Украине, затем вернулся в Россию. Очень жалею об этом: я понял, что я — украинец, а не россиянин.
Однажды во Львове, в трамвае, мужчина, сидевший сзади меня, рассказывал мальчику на русском, что Путин — красавчик и спортсмен, нужно равняться на него. Меня это разозлило, я встал и сказал, чтобы мужчина немедленно замолчал, что я приехал из Москвы во Львов не для того, чтобы слушать, какой Путин красавчик. Но пассажиры — на украинском языке! — стали защищать мужчину. Говорили: прекратите, хватит, он ничего не хотел такого сказать.
За 8 лет, что я живу в России, я не стал считать ее родной страной, она для меня — чужая.
В России я приехал к клиентке — я работаю парикмахером — и через некоторое время она выгнала меня из дома со словами «мне не нужна тут украинская пропаганда». Иногда я спрашиваю себя: кто я? Я очень люблю Украину, но сейчас веду мирную жизнь в России в тот момент, когда моих близких обстреливают. Украина дала мне образование, когда у меня не стало родителей платила мне пособие. Сейчас, когда там плохо, а мне тут вроде бы хорошо, лишь одна мысль: я предатель?
Большинство людей в разговорах об Украине говорят заученные фразы, что это война с Западом и Америкой, что Украина легла под США. Еще говорят, что мы не можем знать всех причин. Это как в притче о лягушке, которую варили постепенно: российской общество постепенно погружали в информационный пузырь, в котором война против Украины оправдана.
***
Комитет «Гражданское содействие»: «С началом войны в Украине суммы пожертвований от россиян на помощь беженцам выросли кратно. Но этих денег все равно не хватает, ведь растет и количество запросов на помощь. Если в январе мы выдали 450 тысяч рублей (около 5 тысяч евро, — прим. ред.), то в мае — почти 7 миллионов (около 100 тысяч евро, — прим. ред.), в июне — 5,3 миллиона (около 90 тысяч евро, — прим. ред.). Чаще всего люди обращаются к нам именно за деньгами. Хотя получившим убежище обещаны 10 тысяч рублей (около 130 евро, — прим. ред.), их совсем непросто получить, да и это совсем не те деньги, которые позволят обустроится где-либо. К тому же это — пособие, которое выдают всего один раз.
Даже в пунктах временного размещения, где беженцев кормят, где есть место для сна, человек не может жить без денег. Нужно купить лекарства, нужно купить пару белья на смену, нужна одежда, потому что многие приехали, когда было холодно, а сейчас уже лето. Нам часто приносят second hand, мы, конечно, говорим спасибо, но уже объявили: пожалуйста, приносите новую обувь и одежду. Потому что украинские беженцы — не бездомные, они были вполне обеспеченными в прежней жизни.
У многих на счетах или в наличных есть гривны, но почему-то украинцам не разрешают обменять эти деньги на рубли. Вернее, обменять можно, но только 8 тысяч гривен (около 240 евро, — прим. ред.) и то — после получения 10 тысяч от государства. В чем логика — неизвестно».
Семен П., 26 лет: «Ой, вы из Украины. Так вам и надо»
Родился в Донецке, переехал в Мариуполь. Удалось выбраться в Германию через Россию
Я жил в Донецке. Потом в Мариуполе. Куда я, туда и всё это безумие. Чувствую, что я в какой-то степени проклят.
Во время одного из обстрелов, в наш дом попал снаряд, и мы с соседями чуть не сгорели в пожаре. Они были не готовы к этому, а я — из Донецка, я все это прошел. Я их спас из пожара.
В день начала войны соседка пошла за пенсией. По этажам с улыбкой бегал мужчина. Соседка спросила, чему он радуется. Он сказал, мол, зачем вы идете за пенсией, скоро у нас будет другая валюта. Этот мужчина — с пророссийской позицией. Такие, как он, надеялись, что Мариуполь займут по-тихому.
Когда россияне заняли наш район, они ходили по квартирам, искали украинских военных. Искали военную форму или другие признаки присутствия. Они зашли в квартиру, спросили: гости есть? Я говорю: зайдите посмотрите. У нас там была компания из двух раненых, пожилого мужчины, молодая девушка. Они зашли, осмотрели помещение, и даже предложили помощь раненой женщине, но она отказалась: боялась, что увезут и потом никто ее не найдет.
В один из российские военные сказали всем уезжать, потому что будет зачистка: если кого заметят, то разбираться не будут. Сначала эвакуировали раненых, затем и нас. После фильтрации мы попали в пункт временного размещения. Нам говорили: не переживайте, Мариуполь восстановят. За столько лет они не смогли восстановить Донецк, а Мариуполь в плане разрушений — Донецк, умноженный на 100. Куда им Мариуполь восстанавливать?
Мы поехали в Донецк, чтобы проведать раненую женщину, которая жила с нами. Ее благополучно прооперировали, но сказали, что ей крупно повезло: еще бы немного, и ногу пришлось бы ампутировать.
Из ее ноги хирурги извлекли детонатор, операция проходила в присутствии саперов.
При взрыве 10-сантиметровый детонатор попал в ногу женщине и был внутри все это время. Когда достали детонатор, российские военные виновато опустили взгляд — это был их детонатор. Не думаю, что это эмпатия, просто осознание того, что они накосячили.
Мне кажется, у меня атрофировалось чувство страха. Еще когда я жил в Донецке, в 50 метрах от моего дома разорвался снаряд. Я сидел за компьютером, обернулся и вижу: мои отец и брат лежат на полу, прикрывши голову руками. А в пяти сантиметрах от моего уха в кресле была дырка от осколка. Чувства страха не было.
После Донецка я повторно прошел фильтрацию. Мы поехали в Петербург, а затем в Таллинн. В России я старался не контактировать с местными, а то началась бы активная полемика, все эти «ой, вы из Украины, так вам и надо».
Волонтеры из «Друзей Мариуполя» очень помогли, они дали координаты, наводки, план действий. Я сказал им о своих планах, что я хочу в Германию. Они расписали мне все по пунктам, что делать, куда и как ехать. Некоторым людям в Европе приходилось объяснять, почему мне пришлось ехать через Россию. У меня просто не было иного выхода, я был на оккупированной территории, все выезды были закрыты. Меня приняли в Германии очень радушно. Я не ожидал такого уровня помощи и сплоченности в поддержке Украины. Местные жители прилагают все усилия, чтобы ты как можно более комфортно чувствовал себя в этой ситуации.
Надеюсь на этом мое проклятие закончится.
[Материал предоставлен изданием NЕTSchrift.]
Читайте также:
Читайте также:
Обсуждение
Самые последние новости
