На палубе «Титаника»
Столица веселится, развлекается, празднует. К добру ли? Кто и почему пирует во время и т. д.?
В изумленном состоянии
Нарядная, праздная толпа. Шопинг интенсивен. Кофейни переполнены. Развлечения не кончаются. В центре Москвы, да и не только в центре, впечатляет перманентная, непрестанная праздничность — как норма существования.
Читайте также: Пожарные случаи
Солнце сияет. Небо голубеет. Плавают живописные тучи, проливается и высыхает летний дождь. Дали безмятежны. Люди веселы.
Эффектные зажиточные господа. Богемная публика. Хипстеры. Породистые собачки. На газонах семейные и дружеские лежбища. Приезжие, иной раз чуть простоватые провинциалы мешаются со столичными гениями личного стиля. На фоне Пушкина, Василия Блаженного и Спасской башни селфятся счастливые семейства. Из фонтанов туго бьют куда надо водные струи.
Три дня в Москве. Не так много. Достаточно для свежих впечатлений, если есть еще и кое-какие воспоминания. В городе, в публичном пространстве, просто отсутствует все, что могло бы омрачить это пиршество бытия.
Скажем так: это общий глас. Один лондонский эмигрант из России пересказывает впечатления каких-то своих знакомых от свежего визита в Москву, зачем-то слегка шифруя малоприличные и запрещенные слова: «Разные знакомые, которые сейчас изредка приезжают из Москвы, особенно те, которые редко там бывают, находятся можно сказать в совершенно изумленном состоянии. Тихонечко, шепотом делятся «только между нами». Во-первых, в Москве все клево. Все спокойно, народ сытый, спокойный, все кафе, пивные, рестораны забиты. Народ спокойно курит, флиртует, пьет, тра@ается, заключает сделки — как будто ничего не происходит. Нет никакой Украины, спецоперации, санкций, угрозы голода и прочего. Удивительно! Во-вторых, спецоперацию, конфликт и, не дай Бог, во@@у, абсолютно никто в кафе, ресторанах, ночных клубах и при деловых переговорах не обсуждает. Совсем. Абсолютно. Даже хорошо выпив и не закусив. Только на кухнях с самыми близкими родственниками и надежными друзьями. И то — в самых осторожных выражениях. Тоже, согласитесь, весьма удивительно».
На Манежке в эти дни — Рыбная неделя. Обывателей кормят деликатесами, продают свежатину и копчености. Не так чтобы дешево, но в киоски за рыбным фастфудом очереди.
Рядом, на Красной площади, о сакральном смысле которой я писал здесь неделю назад, многолюдная и веселая книжная ярмарка, форменное столпотворение. В привычной какофонии смешались здесь торжище с кладбищем, масслит и наукообразье, над площадью звучат попсовые песнопенья, сливаясь со звоном курантов.
По соседству, в ГУМе, окнами на Кремль, только что состоялся праздничный литературный обед, на котором объявляли финалистов книжной премии, ею отмечают лучшую большую прозу года. Так случилось, что я состою в огромном жюри этой премии, и это повод оценить масштаб событий. Что сказать? Было весело и нескучно. Писателей-финалистов приглашали на сцену, обременяли каждого большим красивым букетом, но слова посему-то не давали.
Ряды привычной литературной тусовки вроде как поредели. Но если не присматриваться, то это в глаза и не бросится. Как не бросается явно в глаза отсутствие ряда очевидных фигур среди спикеров на книжной ярмарке. А среди книг-финалистов почти нет таких, где речь идет о современности. По моим подсчетам, из десяти всего одна касается хоть каких-то актуальных материй; но я мог обсчитаться, потому как пока что не освоил полный список сочинений, вынесенных на суд жюри.
Стиль важнее мессиджа
Не кажется ли вам, что описанное похоже на танцы на палубе «Титаника»?
Сторонние эксперты дивятся. Это амнезия? Или натренированный артистизм?
Но и не слишком ли простым объяснением будет то, которое дал мне некогда, еще в дремучие советские годы, мой дядя Паша, человек асоциальный, любитель выпить и попразднословить. Слушатель голосов, критик режима. Роняя чуб в салат, он говорил: мы живем в оккупированной стране.
Бездельник и краснобай давно обрел приют на кладбище по дороге в Маймаксу, а его племянник, прогуливаясь, обнаружил сегодня рядом с рыбными и книжными рядами, между Манежной и Театральной площадью целое стадо росгвардейских автобусов с надлежащим контингентом. Да и по площадям неспешно прогуливались люди в форме. То ли охранники, то ли полиция, то ли десант инопланетян. (Можно только гадать, сколько рядом таких же в штатском.)
Возможности для действия, социально мотивированного злобой дня, в этой ситуации сильно ограничены. Перечитал недавно заметки про акции группы «Война» лет так …дцать назад. Про пляски на лобном месте, к примеру. Сейчас этого не могло бы произойти, да и смысл высказывания в такой форме давно утрачен.
Некая блогерша (если ей верить, мы даже проживаем по соседству) хвалится: «У нас все хорошо, и не только в Москве (хоть там и действительно прекрасно, знаю, потому что там дочь живет), но и в провинции. Замечательно все: никаких митингов, негатива, упоротости, даже в местах скопления. Люди живут нормальной жизнью: прилавки ломятся, рестораны битком, отели тоже. Я с европейцами по видеосвязи когда общаюсь, показываю город, людей, магазины и рестораны, у них тоже шок: как так, все прекрасно, порой даже лучше, чем у них, а как же войнаааа!!! В головах ваших война, в СМИ ваших бардак, а у нас все вполне даже прекрасно. Да еще и лето, наконец, пришло, лично я просто счастлива!»
У нее целый ряд сторонниц (не знаю, странно ли это, или норма, но делиться восторгами удается именно дамам). Одна пишет так: «По роду работы постоянно передвигаюсь по России: что в Москве, что в провинции — Астрахань, что в Крыму люди живут обычной привычной жизнью. Никто волосы на себе не рвет, голову пеплом не посыпает, с голоду не пухнет и в кровь глаза не раздирает, как бы это кому-то же не хотелось».
Другая вторит: «Это у всего мира пуканы рвет, а у нас все хорошо. Иногда надо просто поверить, да и жить пока есть возможность».
Впрочем, реальные ли это люди? Или продукты фабрики троллей? Кто ответит?
Возможно, на новом витке исторической спирали Москва вернулась к публично предъявляемым благополучию и безмятежности позднесоветских времен. И достигла совершенства в этой имитации внеисторического, асоциального счастья.
«Мы живем одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя», — писал два века назад московский философ Петр Чаадаев. Александр Пушкин брался Чаадаеву возражать, хотя и непублично. Но возражал как-то странно, вот так, к примеру: «Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь — грустная вещь, что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству поистине могут привести в отчаяние». Нынешним фейсбучным метрессам текущего мимо момента — на просвещенный суд.
Если что-то и изменилось с тех давних пор в России, так это продолжительность «настоящего»: его пределы еще больше стеснились и сжались. Ну и важно, может быть, что стиль важнее мессиджа. Он и есть мессидж.
Сто дней плача
Настоящее не похоронено, но всплывает случайно и хорошо локализовано.
Стойкий пикет памяти Немцова на мосту, где он был убит, бодрствует. Цветы, портрет, табличка с числом дней, канувших в пустую бездну после случившейся трагедии, кремлевская башня на заднем плане — мы нежно перемигнулись с пожилыми, но бодрыми пикетерами.
И книги сподвижницы Алексея Навального Киры Ярмыш выпущены издательством Corpus и продаются на Красной площади, включая ее «Невероятные происшествия в женской камере № 3».
А режиссер Екатерина Селенкина в День защиты детей провела в московском метро акцию. Она спустилась в метро с манекеном окровавленного младенца и целый час ходила по вагонам. Написав потом в Инстаграме: «Заходя с младенцем в окровавленной пеленке в метро, я стремлюсь столкнуть случайных прохожих с невыносимым и невообразимым. Которое, тем не менее, происходит — в городах, находящихся под падающими бомбами». Селенкина рассказала, что некоторые москвичи благодарили и поддерживали ее, другие кричали, оскорбляли и говорили, что «метро — не место для подобного и что они не хотят этого видеть и слышать». В итоге несколько человек пригрозили рассказать о Селенкиной полицейским и режиссерка прекратила акцию.
Безучастность к событиям может быть интерпретирована как форма бойкота официальной, заявленном официозом повестки как таковой. Именно так это и поняли некоторые оголтелые военкоры-энтузиасты милитарного толка — и сильно гневались.
Опять же: книжная ярмарка неплохо придумана. Я там побродил у стендов региональных издательств, обнаружил, что в Оренбурге издают Юрия Домбровского, что детской и исторической литературы наиздавали огромное множество, а один не слишком любимый мной автор все же добросовестно ссылается на меня в своей книжке. Купил новый роман Джонатана Франзена и «Харрасмент» Ярмыш. И подумал, что прекрасная тверская журналистка Мария Орлова не совсем неправа, когда сегодня рассуждает, свидетельствуя: «Все выходные в Тверской области шли праздники — традиционное освящение истока Волги, Троицкие гуляния в музее деревянного зодчества в Василево, гастрономический фестиваль У Пожарского в Торжке предварял Пушкинский праздник в Берново, имении Вульфов, где было написано хрестоматийное «Мороз и солнце», а также Пушкин встретил Анну Керн. Вроде бы нормальная жизнь. Но здесь, в фейсбуках, она осуждается — россияне сейчас не должны радоваться природе и погоде, ездить по загородным мероприятиям и так далее. Мы должны убиться об стену, а не есть пожарские котлеты.
Да, мы по умолчанию принимаем навязанные нам правила, не обсуждаем опасные темы — ибо не имеем денег на штрафы, у нас нет ресурса на отъезд. Поэтому, уж извините, живем и стараемся получать какие-то позитивные эмоции. 100 дней плакать — потом на лечении разоришься, таблеточки подорожали в два-три раза.
Жизнь в Тверской области сама по себе похожа на аскезу. В 2014 году мне один фермер из Сонковского, кажется, района рассказывал, как пригласил к себе работать беженцев из Донбасса, те приехали, посмотрели вокруг, и сказали: «У нас война только началась, а у вас, похоже, с 1941 года не заканчивалась». И уехали.
А мы вот тут жили и жить будем. Отнеситесь же к нам снисходительно из вашего прекрасного далека».
И все-таки замечу почти про себя: избыточный покой актуальной русской словесности относительно того, что происходит сегодня, обязан своим существованием тому, что литература в местном мире потеряла почти всякое значение. В литературном гетто «поэтому» можно просто не замечать тревог и злоб дня. Как так вышло? А вот так.
Читайте также :
Читайте также:
Обсуждение
Самые последние новости
